Technoscience within the framework of socio-epistemological research

Bakanova Ekaterina Alekseevna Post-graduate student, the department of Social Communications, National Research Tomsk Polytechnic University 634050, Russia, Tomskaya oblast', g. Tomsk, pr.Lenina, 30 katomba89@mail.ru Other publications by this author

Начиная с 1970-1980-ых годов XX века в эпистемологическом ядре науки происходят существенные трансформации, в условиях которых осуществляется становление новой эпистемологической парадигмы—технонауки. Сегодня технонаука, как проект постнеклассической науки, стала «лицом современной науки» и основой цивилизационного прогресса.

Однако прежде чем реализовать интенцию предметной оценки влияния технонауки на развитие современного социума, ей (технонауке) следует дать философское, в особенности социально—эпистемологическое обоснование. С позиций социальной эпистемологии мы имеем возможность комплексно исследовать содержание технонауки. Во—первых, социальная эпистемология актуализирует онтологический вопрос о социокультурной сущности генерирования, функционирования и применения технонаучного знания. Во—вторых, социальная эпистемология позволяет исследовать вопрос о сущности современного научного знания с точки зрения многообразия его социальных контекстов. В—третьих, социальная эпистемология высвечивает прикладную значимость социально—гуманитарного знания для разработки способов решения социальных задач. В—четвёртых, социальная эпистемология позволяет оценить социальную ориентированность и мотивированность современной научной деятельности. В совокупности, ориентиры социальной эпистемологии позволяют исследовать социально—философскую природу технонауки, в структуру которой входят нередуцируемые и несводимые друг к другу, но тесно связанные между собой онтологические, эпистемологические, аксиологические и праксеологические аспекты, которые актуализируют потенциал технонауки трансформировать социальную действительность информационного общества.

Онтологический аспект технонауки проявляется в новом научном понимании объекта, субъекта и материального мира в целом. Это послужило поводом для возникновения дискуссий о трансформации традиционных онтологических подходов. В частности, были озвучены идеи «онтологического негеоцентризма». Группа исследователей (В. П. Бранский, А. С. Кармин, Г. Г. Бернацкий, В. П. Визгин) подчёркивает, что до недавнего времени все законы окружающей нас действительности были геоцентричными ввиду того, что «устанавливались на основе изучения явлений, имеющих место на Земле и экстраполировались на весь материальный мир», т. е., имел место, так называемый, естественнонаучный геоцентризм ^{[1, с. 510]}. Однако, наука, выйдя далеко за пределы макромира, мира «земных» масштабов и объектов, соизмеримых с размерами человеческого тела, теперь познает микромир (мир элементарных частиц) и мегамир (мир звезд и галактик), которым свойственно искажение или, порой, отсутствие тех или иных «земных» законов и атрибутов. В связи с этим, содержание многих онтологических категорий (пространство, время, движение, материя, причинность и т. д.), используемых при описании других миров, оказывается невозможно свести к законам земной области мира (категории либо трансформируются либо частично/полностью отсутствуют). В этих условиях, отечественные мыслители А. С. Кармин и Г. Г. Бернацкий делают вывод «о возможности существования множества онтологически разных миров, каждый из которых характеризуется своими собственными (негеоцентрическими—Е.А.) атрибутами» [Там же, с. 511].

Другим современным онтологическим подходом является «натуралистический онтологизм», на наличие которого указал И. Т. Касавин, отнесся к его идеологам американского изобретателя Р. Курцвейля и Б. Латура. Суть данного подхода заключается в уравнивании между собой людей, животных и технических артефактов. В частности, Р. Курцвейл в своей нашумевшей книге «Сингулярность уже близко» делает футуристический прогноз о предстоящей синхронизации человеческого организма с высокими технологиями, способными трансформировать его бытие. Например, с точки зрения Р. Курцвейля, станет реальностью проведение реинжиниринга большей части внутренних систем организма индивида для расширения его физических возможностей (причем искусственная часть человека будет преобладать над биологической в количественном и качественном плане), внедрение в физическое тело человека нанороботов позволит осуществить связь с нейронами, чтобы создать виртуальную реальность прямо в нервной системе. Это будет означать, «что компьютеры из внешних носителей вроде планшетов, смартфонов и ноутбуков перейдут в нашу внутреннюю нервную систему» и т. д. ^{[2, с. 9-10]}. В свою очередь Б. Латур в контексте технонаучной деятельности рассматривает одинаково равными между собой людей, микробов, пробирки, теоремы, ферменты и т. д., «поэтому все эти факторы в феноменологии жизни современного инженера—менеджера имеют один онтологический статус» ^{[3, с. 11]}. Дополнить и развить данный онтологический подход, направленный на снятие субъектно—объектного и природно—искусственного дуализма вполне могут идеи и других исследователей. В частности, А. Л. Андреев указывает, что в технонауке «задача теоретической репрезентации исследуемых объектов даже в принципе не может быть отделена от материальных условий производства знания, а стало быть, и от практических интервенций субъекта познания в материальный мир» ^[4]. В свою очередь, Э. Пикеринг—философ, социолог и историк науки, говорит о том, что сегодня получает своё развитие онтология становления. Сущность последней, по мысли Э. Пикеринга, заключается в том, что весь современный мир, и в особенности технонаука, основаны на симметричном, децентрированном, малопрогнозируемом процессе, в котором человеческие и нечеловеческие агенты сливаются и переплетаются между собой во времени, в гуще вещей и событий («онтологический театр» или «танец агентности») ^{[5, с. 156-157]}. В свою очередь, П. Галисон артикулирует идею об «онтологическом безразличии», а Ж. Оттуа отмечает равнодушие философии технонауки к вопросам сущности и существования. Ключевая идея обозначенных позиций вскрывается в игнорировании учёными и инженерами вопросов происхождения факта. В связи с этим, в современной технонаучной лаборатории будет вполне естественно встретить следующее убеждение: «если исследование направлено на то, чтобы управлять ростом углеродных нанотрубок, у исследователя не возникает вопросов о том, получаемая структура является естественной или технической, действительно ли, это экспонат по своей природе или артефакт технологической установки» ^[6].

Однако наиболее значимым, на наш взгляд, онтологическим подходом является идея возникновения в рамках постнеклассического типа науки нового типа предметности—«человекоразмерных» объектов, примерами которых, по установлению В. С. Стёпина, могут служить: «медико—биологические объекты, объекты экологии, включая биосферу в целом (глобальная экология), объекты биотехнологии (в первую очередь генетической инженерии), системы «человек—машина» (включая сложные информационные комплексы и системы искусственного интеллекта) и т. д» ^{[7, с. 331]}.

Таким образом, возникший новый тип научной рациональности, новая онтологическая картина научной действительности в целом трансформировали бытие современной науки, расширив сферу её интересов от познания естественного мира и реальности в качестве «вещи в себе» (И. Кант) «как она есть» на самом деле, к проектно—конструктивной деятельности, ориентированной на человека. Формирование новой онтологической картины научной действительности выразилось в трансформации и социальной реальности. Сегодня во многом под воздействием научно—технологических разработок достигаются следующие результаты: реконструируются облик и статус человека; трансформируются формы и способы социального бытия (культура, знание, коммуникация, социальная структура, система социальных ценностей и т. д.); формируется новое социальное мышление; преобразовываются сферы социальной реальности (экономические, политические, культурные, исторические); возникают принципиально новые грани социальных потребностей, возможностей и интересов; создаются предпосылки решения социальных проблем, достижения социально—экономического прогресса, развития прозрачности политической жизни, укрепления гражданского общества и т. д.

Рассматривая эпистемологические основания технонауки представляется важным отметить, что феномен технонауки спровоцировал «ренессанс» эпистемологической проблематики. Сегодня в научном дискурсе «расшатывается» привычное, классическое понимание целого ряда фундаментальных эпистемологических проблем.

В частности, во второй половине XX столетия стала складываться неклассическая эпистемология, отказывающаяся от абсолютистского критицизма, фундаментализма, субъектоцентризма, наукоцентризма ^{[8, с. 15-20]}. Возникло новое понимание истины (прагматическая концепция истины), как практической полезности знания. Последнее, по мысли влиятельного теоретика менеджмента П. Друкера из сферы бытия, существования перешло в сферу действия. Отечественный философ И.В. Черникова указывает на то, что технонаука «формирует новую модель взаимодействия знания и общества, в которой знание социально—практически обусловлено» ^{[9, с. 14]}.

В целом, чрезмерная важность и эффективность научных знаний сегодня признается не только в научных, но и политических кругах. В «Стратегии развития информационного общества в Российской Федерации на 2017-2030 годы» (указ Президента РФ от 09.05.2017 № 203) полисимейкеры признают, что научно—технологические достижения современной технонауки оказывают существенное влияние на развитие традиционных отраслей экономики и современных управленческих систем ^[10]. Заинтересованность государства в развитии и применении технонаучного знания подтверждают слова Президента РФ В.В. Путина. В частности, 7 июня 2019 года на Пленарном заседании Петербургского международного экономического форума (ПМЭФ—2019) глава государства объявил, что одним из приоритетных направлений прорывного развития России является форсированное технологическое развитие, в особенности, в таких областях научного знания, как искусственный интеллект, новые материалы, геномные технологии для медицины, сельского хозяйства и промышленности, а также портативные источники энергии, технологии её передачи и хранения.

Помимо нового истолковывания сущностных характеристик и особенностей знания, неклассическая эпистемология подвергает всё большей проблематизации классический образ познающего субъекта и те условия, в которых осуществляется научное познание. Сегодня научным сообществом отрицается эпистемологический индивидуализм, «гносеологическая робинзонада». По выводам целого ряда науковедов (В. С. Стёпин, Б. И. Пружинин, Д. И. Дубровский, М. К. Мамардашвили, Л. А. Микешина и др.), научное знание генерируется на основе специфических исторических и социальных связей людей, в связи с этим, субъект познания «это ученый, научный труд которого является всеобщим трудом,.. это «продукт» социально—исторического развития» ^{[11, с. 12-13]}. В этих условиях складываются три взаимодействующих уровня, на которых функционирует познающий субъект (как индивид, как научный коллектив и как социум), где важны не только его индивидуальные и надындивидуальные характеристики но и, так называемая, распределённость, т. е., присутствие далеко за пределами научной деятельности. Эта идея была подробно разработана Б. Латуром. Его вывод: научное производство—это коллективный процесс. На микроуровне, т. е., внутри «научной кухни», это проявляется в том, что любому фактостроителю необходимы другие участники «научного племени», кто будет изучать его идеи и использовать в собственных рассуждениях и научных поисках. На макроуровне, по мысли Б. Латура, процесс производства научного знания обеспечивают именно социальные связи ввиду того, что учёные «представляются лишь верхушкой айсберга; чтобы сделать возможной их работу, необходимо множество других людей вне лабораторий,.. тех, кто участвует в определении, уточнении, проверке, контролировании, преподавании, продажах, продвижении и распространении научных фактов» ^{[3, с. 263]}.

Однако наиболее актуальным эпистемологическим вопросом в технонаучном дискурсе, требующим основательной ревизии привычных представлений, является трансформация соотношения фундаментального и прикладного знания. Б. Латур, П. Форман, Ж. Оттуа, И. Т. Касавин, А. Л. Никифоров, Д. И. Дубровский, В. В. Чешев, Е. Л. Черткова и другие указывают на изменение траектории развития теоретического, фундаментального знания, доминирование прикладных исследований в технонаучной системе организации научного исследования и производства научного знания. Б. И. Пружинин, в свою очередь, указывает на возникающую в современных научных реалиях двусмысленность (два смысловых пласта) термина «фундаментальный», т. е.: «фундаментальная наука как чистая наука, разрабатывающая связную, целостную систему знаний и фундаментальная наука как разработка фундамента для дальнейших исследований, прямо замкнутых под частные задачи» ^{[12, с. 10]}. Причиной этому, с позиции, А. Л. Андреева и Е. А. Мамчур стала эволюция системы социальных отношений, которые способствовали трансформации идентичности учёного и ментальных структур, составляющих образ современной науки. Наука оказалась вовлеченной в совершенно новые практические контексты, что детерминировало изменения в методологии научного познания.

В связи с этим, с позиции ряда исследователей развитие технонауки имеет «негативный заряд» для современной фундаментальной науки. Высказываются следующие идеи: коммерциализация науки приводит к трансформации деятельности учёного, обесцениванию теоретического знания, растрачиванию его ресурса и потери статуса (Ж. Ф. Лиотар, П. Вирилио, А. Л. Никифоров ^[13-15]), прагматизация науки противоречит фундаментальным академическим традициям и уменьшает доверие к науке (Р. Джонс, Дж. Зимен), увеличение патентного производства способствует замедлению темпов эксплуатации знаний (К. Фабрицио), конкурентные рынки «плохо приспособлены к производству и поставке общественных благ,.. не приводят к созданию более справедливого и более развитого общества» (Ф. Мориарти) ^[16], получая всё большую власть над природой и решая проблемы цивилизации, наука движется к своему триумфальному концу ввиду потери мотивации продолжать какое—либо научное исследования, не имея шанс получить ощутимую прибыль (Г. Стент) и т. д. В этих условиях актуализируется потребность проведения более глубокого философского анализа сущности трансформации соотношения фундаментального и прикладного знания с целью обоснования причин и условий новых связей, складывающихся между технологией и наукой.

Возрастание доли прикладных исследований в общем объеме процесса научного познания можно объяснить, обратившись, прежде всего, к идеям В. С. Стёпина. Отечественный философ пояснял, что современная технонаука «сталкивается с такими сложными системными объектами, которые в отдельных дисциплинах зачастую изучаются лишь фрагментарно, поэтому эффекты их системности могут быть вообще не обнаружены при узко дисциплинарном подходе, а выявляются только при синтезе фундаментальных и прикладных задач в проблемно—ориентированном поиске» ^{[7, с. 329]}. Также, показательными оказываются рассуждения английского биохимика, Нобелевского лауреата Дж. Портера, полагающего, что фундаментальные исследования, будучи в авангарде научного процесса уже не одно столетие «отодвинули границу нашего знания вглубь неизвестного» и сегодня предоставили прикладным исследованиям и разработкам возможность осваивания этого пространства ^[17]. В доказательство данного тезиса Ж. Альфёров—российский физик и Нобелевский лауреат приводит наглядный пример из физики: «за последние двадцать лет мировая наука не совершила никаких особых революций в квантовой физике. Но за эти два десятилетия произошёл гигантский скачок в технологиях,.. мир активно стремится к горизонтам, достигнутым фундаментальной наукой» ^[18]. Е.А. Мамчур, в свою очередь, приводит пример из молекулярной биологии, фундаментальные поиски которой были начаты 1960-ых годах и сегодня «отложенные» результаты тех научно—теоретических идей уже многократно оправдали себя через современные блестящие практические достижения генной инженерии ^[19]. Эту идею Е. А. Мамчур выражает в терминах «прикладнизации фундаментальных исследований», стремлении фундаментальной науки стать источником технологических инноваций. Вышеизложенное проясняет, почему начиная с 1980-ых годов XX столетия резко возросло общее количество проводимых прикладных исследований и почти в 10 раз увеличилось их инвестиционное обеспечение.

Основанием для возрастания доли прикладных исследований в общем объеме научно—исследовательских работ выступают потребности современной инновационной экономики и тесное сотрудничество с производственным сектором. Однако у современной науки есть и имманентные причины тесного сотрудничества с высокотехнологичной промышленностью. Ещё видный советский организатор науки П. Л. Капица был убежден в том, что гносеологически важным является реализация результатов научной деятельности «в формах, которые позволяют этим результатам существовать вне процесса научного познания, вне целостной самовозрастающей сферы научного знания, вне “мировой науки”» ^{[20, с. 114]}.

Ещё одной гранью внутренней природы феномена технонауки стали аксиологические аспекты. Как подчеркивает Б. Г. Юдин, технонауке свойственно развитие «не только в контексте приложения (аппликации) новых знаний, но и в контексте их человеческих последствий (импликаций)» ^{[21, с. 8]}, что несомненно, в очередной раз выделяет её в многовековой истории научного познания.

Гуманистические умонастроения современной науки стали закладываться уже с середины XX столетия, в частности, в теории благоговения перед жизнью (А. Швейцер), этике товарищества (Р. Гвардини), экологической этике (О. Леопольд, Б. Калликот, Р. Аттфильд), этике покаяния, ответственности и единства человечества (Х. Йонас), докладе «Римского клуба» (Д. Мидоус, Дж. Рандерс, В. Вильим, В. Бехренс). Таким образом, заимствуя плюралистическую концепцию П. Друкера, можно предположить, что идея технонауки является плюралистической, ввиду того, что от технонауки требуется забота, одновременно, и о количественной (товары, услуги) и о качественной (физические, экологические, социальные и т. д.) компоненте деятельности. Последняя обращает внимание на то, что на учёных должна возлагаться ответственность просчета последствий их научно—исследовательской и опытно—конструкторской деятельности, а в научных лабораториях необходимым условием для работы стало требование задавать морально—этические, юридические, правовые вопросы, вариации ответов на которые могут самым кардинальным образом повлиять на исход научного исследования. Как подчёркивал В. С. Стёпин, технонаука трансформировала идеал ценностно нейтрального исследования, предполагая включение ценностных факторов в состав объясняющих положений. В этих условиях возникла «необходимость экспликации связей фундаментальных внутринаучных ценностей (поиск истины, рост знаний) с вненаучными ценностями общесоциального характера» ^{[7, с. 631]}.

Актуальность гуманитаризации и аксиологизации технонаучного миросозидания сегодня обретает особую значимость ввиду того, что, как ещё указывал М. Хайдеггер, наука (вероятно, её естественно—технический пласт знания) не способна к рефлексии, она «не мыслит,.. ибо её способ действия и её средства никогда не дадут ей мыслить—мыслить так, как мыслят мыслители» ^{[22, с. 137-138]}. Поэтому будучи связанной с человеческим фактором, технонаука нуждается в осмыслении, экспертизе, социокультурном вопрошании обеспечить которое, как раз таки, могут гуманитарии. В частности, российский философ Е. Г. Гребенщикова указывает на современную потребность технонауки в гуманитарном разъяснении социотехнических мнимостей, под которыми принято понимать «коллективно разделяемые и реализуемые видения желаемого будущего (или сопротивление нежелательному), основанные на общем понимании форм общественной жизни и социального порядка, достижимые через поддержку развития науки и техники» ^{[23, с. 59-60]}. Кроме этого, задачи гуманитариев высвечиваются в следующем: исследование имманентной «кухни» науки и технологий, оценка учёта интересов социума при осуществлении научной деятельности, проведение экспертиз экологической, социальной, гуманитарной проблематики, маркетинговое сопровождение до конечного потребителя разработанной технологии или научно—технического прототипа ^{[24, с. 85]}.

И, наконец, последняя внутренняя компонента научного процесса—праксеологическая, которая, главным образом обеспечивает тесную взаимосвязь познавательного и ценностного процессов в деятельностной плоскости человека. В целом, праксеология имеет статус «программно—концептуального проекта», теории «эффективной организации деятельности», основанной на проактивном подходе. Праксеологическая ориентация занимает особое место в технонауке ввиду того, что способствует созданию «“грамматики действия”», ориентированной на выработку «наиболее общих норм максимальной целесообразности действий» ^{[25, с. 320]}, при том, что в «знаниевой» концепции науки, по установлению В. А. Канке и А. А. Павловича, обнаруживаются поле и границы праксеологии, создаются условия для развития ключевых категорий. В частности, познавательная деятельность, как показывает И. В. Черникова, это уже не есть объяснение и понимание, это особого рода занятие, которое обретает прагматично—прикладную, проектно—конструктивную и активно—преобразующую направленность. В результате, в современных реалиях научная деятельность становится направленной не столько на познание окружающего мира, сколько на его преобразование. В связи с этим, думается, что тезис М. Хайдеггера о том, что наука—это теория действительности, в технонаучных реалиях может быть расширен за счет понимания науки не только как теории, но и как практики. Сам М. Хайдеггер неоднократно заключал, что научная деятельность начинает определять «действительность, внутри которой движется и пытается оставаться сегодняшний человек...», а преобразующее могущество научной деятельности выражается в том, что «науки всё решительней и вместе с тем неприметней внедряются во все организованные формы современной жизни: в промышленность, экономику, образование, политику, военное дело, в публицистику всякого рода» ^{[26, с. 239]}. В свою очередь, белорусский социолог и социальный философ В. Л. Абушенко подчеркивал, что условием для любой деятельности выступает её эффективность. Прочтение последней следует осуществлять через призму следующих терминов: результативность, продуктивность или плодотворность (достижение поставленной цели), «правильность» (т. е., точность и адекватность, максимальная приближённость к заданному образцу—норме), «чистота» (избегание «непредусмотренных последствий и ненужных добавочных включений»), «надёжность» (достижение намеченного результата) и последовательность ^{[27, с. 794]}.

Движущей силой технонаучной деятельности, её мотивом, «точкой отсчёта» и своеобразной «ариадновой нитью» становятся потребности, источниками которых являются дефициты и нехватки. Последние в русле научной деятельности становятся важным культурным ресурсом, позволяющим поставить позитивные цели.

Таким образом, социально—философское содержание феномена технонауки, разъяснение онтоэпистемологических и аксиопраксеологических аспектов современной технонаучной деятельности отражает природу технонауки, её анатомию, в контексте которой актуализируется потенциал технонауки трансформировать и формировать принципиально новые потребности, представления, знания и возможности информационного общества, повышать качество повседневной жизни и, в принципе, формировать новое представления о благосостоянии социума.

You can simply select and copy link from below text field.