Статья 'К проблеме рецепции шекспировских мотивов в драматургии А.А. Ахматовой' - журнал 'Litera' - NotaBene.ru
по
Journal Menu
> Issues > Rubrics > About journal > Authors > About the Journal > Requirements for publication > Editorial collegium > Editorial board > Peer-review process > Policy of publication. Aims & Scope. > Article retraction > Ethics > Online First Pre-Publication > Copyright & Licensing Policy > Digital archiving policy > Open Access Policy > Article Processing Charge > Article Identification Policy > Plagiarism check policy
Journals in science databases
About the Journal

MAIN PAGE > Back to contents
Litera
Reference:

To the problem of reception of Shakespearean motifs in dramaturgy of Anna Akhmatova

Lamzina Anna Vladislavovna

Senior Curriculum Developer, the department of Foreign Languages, Moscow Institute of Physics and Technology (National Research University)

141700, Russia, Moskovskaya oblast', g. Dolgoprudnyi, ul. Institutskii Per., 9

ALAMZINA@MAIL.RU
Other publications by this author
 

 

DOI:

10.25136/2409-8698.2020.12.33685

Received:

17-08-2020


Published:

15-12-2020


Abstract: The subject of this research is the Shakespearean motifs in dramatic compositions of Anna Akhmatova. The research material contains the works of later period – draft of a movie script “On Pilots, or the Blind Mother”, and drama “Enūma Eliš”, which was destroyed and later restored by the author with numerous authorial commentaries and remarks. Akhmatova carefully examined the “Shakespeare question”, was familiar with his texts in the original, as well as translated a passage from “Macbeth”. She was well-versed in the historical connotations of Shakespeare's tragedies, considering Mary Stuart the prototype of Queen Gertrude and Lady Macbeth, and at the same time, rejected this image applicable to herself and her “alter ego” in literature. The main conclusions of this work consists in determination of the peculiar semantic tone of the set of motifs associated with “Hamlet” and “Macbeth” in dramaturgy of Anna Akhmatova, which includes: usurpation of power and envy of the rightful heir, mother – son conflict projected not only on Shakespeare's dramaturgy, but also on mythology, and through mythology on the author's poetry, motif of “drama within drama”, where masks and pseudonyms disguise the inward nature of the author. The direct and indirect quotations from “Hamlet” and “Macbeth” correlates the indicated set of motifs with biography of the author in “On the Pilots, or the Blind Mother” and “Enūma Eliš”, which substantiates the novelty of this research.


Keywords:

Shakespeare, drama, tragedy, script, reminiscence, reception, Hamlet, Macbeth, allusion, motive

This article written in Russian. You can find original text of the article here .

Внимание к творчеству Шекспира [7, с. 156–176; 10], в частности, выполненный Ахматовой перевод отрывка из «Макбета», а также ее глубокий интерес к так называемому «шекспировскому вопросу» [14, с. 195 – 210] отразились в одном из самых загадочных текстов Ахматовой – драме «Энума Элиш», созданной ею в Ташкенте в 1943-1944 г. [13, с. 465]. Пьеса была уничтожена Ахматовой, сохранились отрывки первоначального текста, а также поздние варианты и добавления 1960-х гг., в которых упоминается фамилия Жданова и присутствуют многочисленные отсылки к постановлению 1946 г.

«Шекспировский» слой в «Энума Элиш» зашифрован, завуалирован. Так, в прозаическом «Примечании», написанном в сказовой форме от лица некоего академика-комментатора, указано: «пишущий эти строки на этом не успокоился и поехал в город N. к знаменитому специалисту по истории балетного либретто (автору нашумевшего в свое время труда «Либретто и борьба с ним»). У маэстро ответ был давно готов: «Тоже Кристофер Марло» [2, с. 310]. Кристофер Марло – один из вероятных «претендентов» на авторство произведений Шекспира [5], и реплика «специалиста по истории балетного либретто» однозначно отсылает именно к Шекспиру, а в силу содержания «Примечания» получается, что автор всего текста «Энума Элиш» - «тоже Кристофер Марло», то есть Шекспир или тот, кто скрывался под его именем. Далее, в примечании упоминаются Отелло и Дездемона: «Клава мило ныряла в венецианскую двуспальную кровать, на которой в прошлом сезоне Отелло душил не менее знаменитую Дездемону» [2, с. 314], а кровать Клавы отсылает к важному для Ахматовой «антишекспировскому» аргументу: «Анна Андреевна спокойно выдвигала доводы, приводившие в ярость правоверных шекспиристов, и перечисляла документы, на которых остались непохожие одна на другую собственноручные подписи Шекспира… - А завещание вы читали? Он оставляет жене «вторую по качеству кровать»… Анна Андреевна на разные лады повторяла «Вторая по качеству кровать!» - и смотрела на меня с видом победителя» [14, с. 201]. Буфетчице Клаве в «Энума Элиш также досталась явно не «первая по качеству» кровать – она «вскоре вся рухнула, потому что ее съел жучок» [2, с. 313].

Анна Ахматова чрезвычайно интересовалась «шекспировским вопросом»: по свидетельству В. Рецептера, она многократно возвращалась в разговорах к этой теме и категорично утверждала, что актер Уильям Шекспир отнюдь не был автором приписываемых ему стихотворений и пьес. Особенно важным для Ахматовой был мотив «авторской маски»: так, комментируя «Макбета», она говорит, что «автор, скрывшийся под маской Шекспира, сам имел право на престол» [14, с. 200]. В диалоге с Рецептером она обращается к сквозным мотивам пьес Шекспира, среди которых – «брат, незаконно захватывающий власть, и лишенный законного владения наследник» («Гамлет», «Буря», «Конец – делу венец», «Как вам это понравится»)» [14, с. 201]: с оговоркой, что Макбет не приходится родным братом королю (Дункан и Макбет – двоюродные братья), этот мотив присутствует и в «Макбете». Другой сквозной мотив – это «пьеса в пьесе», что, по мнению Ахматовой, дает ключ к пониманию ответа на вопрос, кто же скрывался под маской Шекспира. «Возникает «ситуация инкогнито», смысл которой заключается в том, что автор «скрыт» от действующих лиц и в то же время «открыт» для зрителя, если это спектакль в «Глобусе», и для читателя … В этом случае в «Мышеловке», как в капле воды, отразилось бы действительное положение вещей: какой-то высокопоставленный и имеющий право на престол автор (здесь он – Гамлет) вынужденно скрывается за спиной театральной труппы «Глобуса» (здесь это – бродячие актеры): в этой труппе у него есть особо доверенное лицо – Шекспир (здесь это – Первый актер)» [14, с. 201].

«Энума Элиш» Ахматовой представляет собой также «пьесу в пьесе», в которой у автора несколько «альтер эго» - это и героини самой пьесы, и героиня, описываемая автором в ироническом прозаическом прологе. Героиня «Энума Элиш» оказывается и зрительницей, и актрисой в пьесе, и двойником самой себя – «театр в театре» становится многослойным и многогранным. В репликах героини многократно цитируются стихотворения Ахматовой и присутствуют многочисленные аллюзии к ее биографии (см. [2, с. 733]). При этом сам факт установления авторства и исполняющих роли в пьесе актеров в «Примечании» к «Энума Элиш» также отсылает к «шекспировскому вопросу» в интерпретации Ахматовой: двойственность фигуры Шекспира как возможного автора и возможного исполнителя главной роли отражается в роли Х. в «Энуме Элиш». Во «Вступлении» говорится:

Довольно нам таких произведений,

Подписанных чужими именами,

Все это нашим будет и про нас [2, с. 320]

«Нашей» и «про нас», по версии Ахматовой, были пьесы Шекспира, в которых часто поднимался вопрос о законном и незаконном наследнике престола, а за фигурой Шекспира скрывался человек, имевший право на престол – то есть, и «Гамлет», и «Макбет» были про него.

В исследовании Г.П. Михайловой «Шекспировский тезаурус Анны Ахматовой»: королева Гертруда» [10] подробно разобрано «отвержение» Ахматовой образов Марии Стюарт (прототипа леди Макбет, с точки зрения Ахматовой) и королевы Гертруды, связанных с комплексом вины матери перед сыном и его предательства. «Могла ли Ахматова провести параллель между своими отношениями с сыном, Львом Гумилевым, и чувствами, связывающими Гамлета и Гертруду (в интерпретации Элиота)? Было ли в ощущениях и поведении Льва Гумилева нечто от ситуации наследного шекспировского принца? Соответствовал ли текст ахматовского жизненного и литературного поведения [6, с. 129–138] гамлетовской (гумилевской) эмоции? В известной степени, на все три вопроса можно дать положительный ответ» [10]. В драматических произведениях Ахматовой этот мотив находит свое отражение: мотив самозванца, претендующего на роль законного правообладателя – в отрывке «О летчиках, или слепая мать», и комплекс мотивов, связанный с образом королевы-убийцы, способствующей узурпированию власти и конфликтующей со своим сыном – в «Энума Элиш».

Само название пьесы «Энума Элиш» отсылает к коллизии «мать – сын»: к вавилонскому мифу, перевод которого был выполнен В.К. Шилейко в 1910-1920 гг. (его брак с Ахматовой датируется 1918 – 1922 гг., то есть А.А. Ахматова, технически помогавшая своему мужу в переводах, была свидетельницей и косвенной участницей рождения перевода мифа). В мифе описывается возвышение бога Мардука, убившего и разрубившего на куски собственную мать, богиню Тиамат, из тела которой образовались горы, реки и созвездия [15].

Образ «разрубленной матери» в «Энуме Элиш» возникает через связь с другим драматическим текстом Ахматовой – «О летчиках, или слепая мать». В обоих текстах присутствует почти идентичная фраза: в «Энума Элиш» орел Федя говорит героине Х. «Так-то вы, женщины, и попадаетесь» [2, с. 327], а в «О летчиках» второй незнакомец произносит фразу «Так-то оне, бабы, и попадаются» [2, с. 297], и сразу вслед за этим мать говорит: «Я видела во сне, что Игорь сошел с ума и зарубил меня топором» [2, с. 297] – как Мардук зарубил свою мать Тиамат. Текст «О летчиках» создавался параллельно поздней редакции «Энума Элиш»: «Разрозненные наброски незавершенного киносценария (РГАЛИ) были написаны после 31 марта 1963 г. В это время Ахматова была занята трагедией «Энума Элиш» [2, с. 733]. Фраза же восходит к изложенной А. Найманом реальной ситуации из жизни Ахматовой: «Когда Гумилев был в Африке, она почти безвыходно сидела дома и лишь однажды заночевала у подруги. В эту ночь он вернулся. Она, приехав наутро и увидев его, заговорила, застигнутая врасплох, что надо же такому случиться, первый раз за несколько месяцев спала не дома – и именно сегодня. Кажется, при этом присутствовал ее отец, и не то он, не то муж обронил, когда она замолчала: «Вот так вы все, бабы, и попадаетесь!» [11, с. 205]. То есть исторически фраза восходит к ситуации псевдо-измены (измены не было, но никто не поверил), затем связывается с сюжетом убийства матери сыном.

Сюжет об убийстве матери собственным сыном имеет корреляции не только в мифе «Энума Элиш», но и в жизни Ахматовой, сын которой, как указывает Эмма Герштейн, неоднократно упрекал и винил ее в своем заключении и опале [3]. Герштейн также указывает на присущее Льву Гумилеву «тяжкое бремя, сравнимое с исторической судьбой преследуемых малолетних претендентов на престол» [3], сравнивая его тем самым в том числе и с сыном Марии Стюарт, Яковом, который был разлучен с матерью во младенчестве и воспитан ее врагами (ср. воспитание Льва Гумилева свекровью Ахматовой и намеренное формирование у него неприязни к родной матери [8, с. 147]). В стихотворном монологе героиня «Энума Элиш» произносит: «А я была неверной, как любовь / Невернее шотландской королевы» [2, c. 338], прямо отсылая к образу Марии Стюарт, прототипу леди Макбет и королевы Гертруды.

Мотив предательства сына матерью отражается в цитируемом Н.Я. Мандельштам сне Ахматовой, который отчасти нашел отражение и в тексте «Энума Элиш»: «Героиня в ночной рубашке – одна из многих женщин, просыпавшихся ночью в холодном поту и не веривших тому, что с нами произошло. Это Ахматова, которой приснился до ужаса реальный сон: в широком коридоре пунинской квартиры, где стоял обеденный стол и в самом конце за занавеской – кровать (там случалось ночевать Леве и мне с Мандельштамом), слышны солдатские шаги. Ахматова выскакивает в коридор. Пришли за Гумилевым. Она знает, что Николай Степанович прячется у нее в комнате – последняя дверь по коридору, если идти от парадной двери, то налево, как и другие двери. За занавеской спит Лева. Она бросается за занавеску, выводит Леву и отдает его солдатам: «Вот Гумилев». … Только женщина, которую мучил такой сон, могла написать «Пролог» [9, c. 396 – 401].

Связь «Энума Элиш» с «Макбетом» проявляется и через другую сюжетную коллизию мифа о Мардуке. Мардук первоначально не хотел принимать участие в битве против чудовищ, однако бог Эа сообщил Мардуку о его предначертанной судьбе – убить чудовищ и стать верховным правителем богов. Мардук соглашается, в обмен прося дать ему власть над судьбами, в том числе и над своей собственной. Этот сюжет во многом коррелирует с сюжетом «Макбета»: герой также получает предсказание о своей судьбе и действует в соответствии с ним, а затем хочет изменить судьбу – убивает Банко и пытается убить его сына, чтобы не допустить владычества потомков Банко.

В «Примечании» также присутствует отсылка к важному для Ахматовой образу из «Макбета». Главная героиня «Энума Элиш» «получила предписание покинуть театр и посвятить себя ухаживанию за собственной могилой. … Могилу изредка посещают какие-то господа без шляп и пожилые дамы с целыми цветниками на голове» [2, c. 311]. В воспоминаниях Юрия Олеши упоминается следующее: «Она заговорила о том, что переводит «Макбета». Там есть, сказала она, строки, где герой говорит, что его родина похожа больше на мачеху, нежели на мать, и что люди на его родине умирают раньше, чем вянут цветы у них на шляпах» [12, c. 159].

Эти слова произносятся Россом – тем самым персонажем, который в начале трагедии сообщает о предательстве Кавдорского тана, и с его слов зритель уже знает о том, о чем пока не знает Макбет. Иллюстрируя мысль о мгновенно наступающей смерти, сразу после этих слов Росс сначала сообщает Макдуфу, что его жена и дети здоровы, а затем, буквально через минуту – что жена и дети убиты, и охватившая Макдуфа скорбь и ярость сподвигает Макдуфа убить Макбета [16]. Тем самым исполняется предсказание, которое Макбет первоначально принял за пророчество о своей победе, - Макдуф не был рожден женщиной и смог убить Макбета, считавшего себя неуязвимым. Ключевым в толковании этого предсказания становится упоминание о кесаревом сечении: Макбету дается подсказка, так как при попытке узнать свое будущее он слышит эти слова от призрака – окровавленного младенца. Однако не придав этому значения и не сопоставив формулировку «рожденный женщиной» с возможным появлением на свет в результате кесарева сечения Макбет толкует предсказание в свою пользу [16].

В «Энума Элиш» упоминается о возможной причине смерти героини: «причина смерти варьируется в зависимости от собеседника, от кесарева сечения – до блаженного успения, т.е. от старости» [2, c. 311]. При этом кесарево сечение – это рассечение матери, чтобы извлечь ребенка – то есть в начале снова возникает сюжет об убийстве матери ее собственным ребенком.

В «Энуме Элиш» нет персонажа – сына главной героини, однако говорящий с героиней голос прямо упоминает о том, что он принадлежит ее сыну: «Мы будем все время испытывать одно и то же … В этом будет весь ужас и все отвращение кровосмесительного брака, то, от чего бежал Эдип…» [2, c. 351]. Она называет их брак «преступным», а голос далее говорит: «Все это похоже на какое-то чудовищное кровосмешение» [2, c. 351], прямо указывая, что одним из возможных прототипов героя «Энума Элиш» является сын героини – альтер эго Анны Ахматовой.

В конце сохранившегося текста «Энума Элиш» также завуалирована отсылка к «Макбету». Наиболее распространенной и часто цитируемой аллюзией к тексту «Макбета» в мировой культуре является обращение к образу леди Макбет, которая никак не может отмыть кровь со своих рук. Косвенной, зашифрованной отсылкой к этому образу является звучащее в сцене суда «обвинение»: героине вменяют, что она «при мне хвалила Джойса» [2, c. 365]. Ахматова, по ее собственному свидетельству, прочла Джойса в оригинале [1, c. 172] и перечитывала его шесть раз [1, c. 211]. В начале «Улисса», в первом эпизоде, названном «Телемах» (то есть опять-таки связанным с образом сына), присутствует аллюзия к «Макбету» и практически в следующем предложении – упоминание о «Гамлете»: «Они моются, банятся, оттираются. Жагала сраму. Совесть. А пятно все на месте. … Погодите, Хейнс, вот вы еще послушаете его о Гамлете» [4, c. 14]. Иными словами, в тексте присутствует объединение «Макбета» и «Гамлета» - комплекс мотивов, связывающий образы Марии Стюарт и королевы Гертруды, тему законного наследника и узурпатора и образ сына, обвиняющего в своих несчастиях мать. Использованное в переводе словосочетание «Жагала сраму» является попыткой передать упомянутое в оригинале название средневекового английского трактата “Ayenbite of inwyt” – у Джойса в модернизированной версии “Agenbite of inwit”. Как упоминает переводчик «Улисса» С.С. Хоружий, это название «непонятно современному читателю (как и мой перевод)» [4, c. 14]: то есть читающий «Улисса» в подлиннике непременно должен был «споткнуться» об этот фрагмент, обратить на него особое внимание. Смысл названия этого трактата – «Угрызения совести», что вкупе с упоминанием леди Макбет и Гамлета формирует мотив вины убийцы и пособницы убийцы, от действий которой пострадал ее собственный сын.

В многослойном тексте «Энума Элиш» присутствует отсылка ко многим персонажам мировой литературы: Ахматова цитирует Бодлера, упоминает госпожу Бовари, Жанну д’Арк, Ифигению и множество других прецедентных имен и высказываний. Одним из самых значимых при этом представляется комплекс мотивов, скрытый «фигурой умолчания»: при многочисленных отсылках к тексту «Макбета» и «Гамлета», в разрозненных текстах «Энума Элиш» нет ни единого прямого упоминания об этих трагедиях Шекспира (как и имени самого Шекспира), что показывает принципиальную важность шифрования, «скрывания» данного мотива.

References
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
Link to this article

You can simply select and copy link from below text field.


Other our sites:
Official Website of NOTA BENE / Aurora Group s.r.o.