Статья 'Большевики и партийная этика: поведенческие нормы, социальный контроль и внутрипартийная повседневность (1920- е годы).' - журнал 'Социодинамика' - NotaBene.ru
по
Journal Menu
> Issues > Rubrics > About journal > Authors > About the Journal > Requirements for publication > Editorial board > Peer-review process > Policy of publication. Aims & Scope. > Article retraction > Ethics > Online First Pre-Publication > Copyright & Licensing Policy > Digital archiving policy > Open Access Policy > Article Processing Charge > Article Identification Policy > Plagiarism check policy > Editorial collegium
Journals in science databases
About the Journal

MAIN PAGE > Back to contents
Sociodynamics
Reference:

Bolsheviks and Party Ethics: Standards of Behavior, Social Control and Inter-Party Everyday LIfe (the 1920th)

Nikulin Viktor Vasil'evich

ORCID: 0000-0003-1507-0434

Doctor of History

Professor of the Department of Constitutional and Administrative Law at Tambov State Technical University

Russia, 392000, Tambov, str. Sovetskaya, h.106

viktor.nikulin@mail.ru
Other publications by this author
 

 

DOI:

10.7256/2306-0158.2014.8.13062

Received:

16-09-2014


Published:

30-09-2014


Abstract: Object of research is the problem of a moral condition of Bolshevik party in the 1920th years and attempt of the guide of Bolsheviks to develop behavioural norms of party members in various life and political situations united in a peculiar party behavioural doctrine under the general name "party ethics".It is claimed that the necessity of development of behavioural norms was caused by active moral degradation of party which began during civil war. In the years of war at party members, especially in a key element, the feeling of exclusiveness and indispensability and as a result - permissiveness arose and became stronger, and the bulk of the population which was exposed to violence from all directions, in turn has a complex of subordination, indifference, fear of party functionaries. In such social and psychological situation, the authority of party promptly fell. Already in the early twenties in the management came to a conclusion that it is necessary to stop "liberties" of the first postrevolutionary years development and deployment in life of the laws of behavior including set of a ban for party members in their introduction on party Wednesday and a strict requirement of performance.In 1924 the morals are finally approved as party category and become a form of social control over party members of Bolsheviks, and subsequently and over all society. Process of development and deployment of behavioural norms in everyday life, the attitudes towards them of rank-and-file members of party and citizens is analyzed. It is proved that practice of development and application in the 20th years of standards of party ethics showed all their artificiality and remoteness from real life. Former moral values were replaced with the tough materialistic theory, narrow and materialistic political realism, Bolsheviks a little that offered new that would be perceived by the people at once and unconditionally. The neglect to heritage of ancestors, culture of the past was available. Rigid confrontational stereotypes took root. There was a devaluation of the ethical standards, because of loss controlling behavior of the person of many norms. On the practical level introduction of standards of party ethics in everyday life wasn't led to essential change of behavioural stereotypes in everyday life. Growth of corruption, lawlessness, household hooliganism observed for 1920 years among party members were the certificate to that.


Keywords:

party ethics, morals, ethics, discussion, behavior, power, values, prohibition, asceticism, everyday life

This article written in Russian. You can find original text of the article here .

Переход из одного качественного состояния в другое, предполагает не только изменения в области экономики, политики, идеологии, но и в духовной сфере, изменение самого человека, его мировоззрения. При организации каждой общественной системы, происходит смена ценностей, норм и образцов поведения, которые становятся элементом идеологии, законами и предписаниями, обязательными для всех. Поэтому перед большевиками стояла задача создания « нового человека», который бы полностью отождествлял интересы государства со своими личными интересами. И начинать его создание необходимо было с членов партии, а затем распространить и на всех остальных граждан. В основе – формирование новых ценностных ориентиров, создание системы управления людьми. Духовная сфера большевиками не рассматривалась изолиро­вано от политики, для них она была лишь специфической областью клас­совой борьбы пролетариата за социализм. Поэтому борьба за новую, клас­совую нравственность преследовала, прежде всего, политическую цель: подготовить и заставить общество воспринять безоговорочно новые поли­тические реалии, новую политическую систему. Партийные нравы начала 20-х годов вобрали в себя характерные пороки общества в целом. Револю­ционная аксиология при внешне «благородных» целях (равенство, спра­ведливость) создавала благоприятную морально-психологическую обста­новку для разгула низменных страстей и инстинктов. Упала бытовая мо­раль, пьянство приобрело всероссийский размах, пышным цветом расцве­ли фрейдистские и педологические исследования, ведшие к половой рас­пущенности и половой преступности, возникла мания «омоложения орга­низма» и т. п. В обществе стал утверждаться взгляд на человека, как суще­ство механическое[1, с. 35-36]. А. Коллонтай в своем произведении «Любовь пчел трудовых» утверждала, что в новом обществе стремление человека любить удовлетворить также легко, как выпить стакан воды.

Активная нравственная деградация партии началась в период граждан­ской войны, хотя некоторые пороки имели и более глубокие корни (с пьянством боролись еще в подполье). В годы войны у членов партии, осо­бенно в руководящем звене, зародилось и укрепилось чувство исключи­тельности и незаменимости и как следствие - вседозволенность, а у ос­новной массы населения, подвергавшейся насилию со всех сторон, в свою очередь, появляется комплекс подчиненности, безразличия, боязни пар­тийных функционеров. В такой социально-психологической обстановке, авторитет партии стремительно падал. Уже в начале 20-х годов в руково­дстве пришли к выводу, что необходимо пресечь вольности первых по­слереволюционных лет разработкой и внедрением в жизнь законов поведе­ния, включавших в себя совокупность запретов для членов партии во вне­дрении их в партийную среду и жесткое требование выполнения. Пока же таких норм не было. Бухарин писал: «Мы буржуазно-мещанскую мораль уничтожили, мы ее по косточкам разложили, она сгнила у нас под руками, но сказать, что мы уже построили собственные нормы поведения, такие, которые бы соответствовали нашим задачам, еще нельзя. Многие с презре­нием относятся к старой морали (и это хорошо), но своих норм еще не имеют, болтаются в каком-то безвоздушном пространстве без узды»[2, с. 384]. Нуж­на была именно нравственная узда, которая сдерживала бы коммунистов в повседневном и служебном поведении, а в конечном итоге создавались не­обходимые духовные предпосылки, то есть совокупность норм поведения человека в новом обществе и лояльного его отношения к целям и ценно­стям, декларируемых властью.

Поначалу в партийной среде по вопросам морали, необходимости раз­работки какой-либо специальной партийной этики существовали, особен­но в провинции, самые разнообразные и нередко противоречивые мнения. Например, распространенной точкой зрения было убеждение, что комму­нисту вообще не нужны специально выработанные нормы, основы комму­нистической этики заложены в программе и уставе партии. Преображенский в работе «О морали и классовых нормах» (1923 г.) выступил с позиции этического нигилизма, предлагая заменить мораль нормами простой целесообразности, наподобие тех, которые нужны столяру для изготовления табуретки. Не было единого взгляда на партийную этику ни в ме­стных партийных организациях, ни в Центре. Местные контрольные ко­миссии предъявляли различные требования к коммунистам, за одни и те же нарушения одни исключали, другие лишь слегка журили. Даже на засе­даниях ЦКК возникали разногласия по поводу оценки того или иного проступка коммуниста. Зачатую на местах исключали, а ЦКК восстанавли­вала в партии. На местах нередко вводили абсурдные ограничения. Нару­шением партийной этики считалось наличие в собственности велосипедов, домашнего скота, музыкальных инструментов и т.п. В качестве меры борь­бы с нарушениями и злоупотреблениями предлагалось переселить всех коммунистов в общежитие. «Там все видно»[3, оп. 66, д. 102, л. 1209]. Радикализм в решениях ста­новился повсеместным явлением. «Никаких поблажек деревенским комму­нистам: ни коров, ни лошадей. Дать высокую зарплату. Коммунист не мо­жет быть собственником», - безоговорочно решили, например, в одной из тамбовских организаций[4, д. 1881, л. 60]. Нелепые ограничения, касавшиеся ведения сво­его хозяйства в деревне, ставили партийцев в тяжелое материальное поло­жение. На XI съезде подчеркивалось, что «материальное положение рядо­вых членов партии, а в особенности тех, которые ведут активно партрабо­ту, крайне тяжелое. В связи с новой экономической политикой оно стано­вится безвыходным»[5, с. 506]. Явный перекос наблюдался в провинции в отноше­нии религиозного вопроса. В августе 1921 г. Пленум ЦК РКП (б) принял постановление по вопросу о нарушении пункта 13 программы и о поста­новке антирелигиозной пропаганды[6, д. 987, л.86]. Постановление предписывало мест­ным КК безжалостно исключать из партии за религиозные предрассудки. Основная мысль постановления - всякая религия враждебна советской вла­сти. Особенно в тяжелом положении оказались деревенские коммунисты, которые не могли участвовать в обязательных обрядах (крещение, венча­ние, похороны), без которых был немыслим деревенский быт (были из­вестны случаи, когда некрещенных детей топили в проруби, а брак без венчания в церкви никем не признавался). Тяжелое впечатление на кре­стьян произвела и проводимая летом 1920 г. кампания «по ликвидации культа мощей», когда местные власти вскрывали культовые погребения, после чего вокруг лежали мумифицированные трупы, останки погребен­ных. Недовольство крестьян выражалось тогда в острой форме.

Переход к новой экономической политике еще более обострил про­блему нравственности и обусловил более внимательное отношение к во­просам партийной этики. В нэпе виделась угроза перерождения коммуни­стов, растворения в новых условиях основ коммунистической морали. Пу­гало то, что вместе с нэпом снова стали распространяться проституция, азартные игры, торговля наркотиками, коррупция, спекуляция, появилось «пролетарское хулиганство». «Развелись волчьи ямы буржуазного окруже­ния: кафе, рестораны, игорные притоны, буфеты с крепкими напитками, тотализатор и т.п. - поджидают коммунистов, особенно молодых, чтобы разложить партию»[7, 1922, № 8, с. 22]. Эти явления оскорбляли чувства большевиков, на­страивали партийных фанатиков «пролетарской чистоты» против нэпмана, зажиточного крестьянина, беспартийного специалиста, деятеля искусств, которые олицетворялись с «гримасами нэпа». В партии нагнеталась обста­новка опасности для нравственной чистоты коммуниста, которая присутст­вует повсюду. Выступая на XIII Воронежской губернской конференции в марте 1923 г., представитель ЦК увидел врагов везде: «... У нас врагов много, куда бы мы не пошли, начиная с улицы и кончая семейством мы окружены врагами. По существу все люди находятся в окружении созна­тельных и бессознательных врагов»[4, д.681, л. 15]. Враг в мещанской обстановке дома, в соблазнах улицы, коммунистам надо быть бдительными. Опасность пре­одолевалась испытанным средством - декретами и циркулярами. В период 1921 - 23 гг. выходит несколько документов ЦК и ЦКК, призванных укре­пить моральные устои коммунистов, остановить поток нравственной де­градации при помощи более детально разработанных норм партийной эти­ки, а точнее системы «табу» на те или иные действия и поступки. XI съезд ориентировал партаппарат на то, чтобы «бороться против попыток исполь­зования нэпа для насаждения буржуазных нравов в самой партии. Беспо­щадным образом должны преследоваться попытки личной наживы комму­нистов-руководителей государственных или хозяйственных органов, склоки и группировки, которые зачастую приводили к полному параличу парт­работы»[5, с. 507]. Вскоре потребовались и более детальные инструкции. Требова­лись они для того, чтобы в сложных переплетениях нэпа найти для члена партии правильную линию поведения, попытаться разрешить противоре­чие, вызванное нэпом. От члена партии одновременно требовалось подчи­няться партийной дисциплине, партийной регламентации и научиться выгодно торговать в пользу государства, с головой окунуться в хозяйственную деятельность, и бороться против капиталистических отношений. На XI съезде Зиновьев обратил внимание на это противоречие: «С одной сто­роны мы говорим членам партии: научись торговать, а с другой - покажи лично, что ты, представитель того класса, который недавно был угне­тен...»[8, с. 357]. Как разрешить проблему сохранения непорочности и чистоты ра­бочего класса, члена партии, от природы чуждыми всякой собственности, торгашеству с необходимостью научиться торговать, чтобы вырвать торгов­лю из рук частного капитала. Тем более, отношение к нэповским нововве­дениям в партии, как известно, было неоднозначным. Призыв учиться торговать воспринимался как кощунство, надругательство над принципа­ми. «Нас в тюрьме торговать не учили». «Научитесь торговать! - я скорее себе губы обрежу, а такого лозунга не выкину. С принятием такой дирек­тивы, нужно целые главы марксизма от нас отрезать»[8, С. 385]. Нововведения по­родили на местах массу вопросов: что можно коммунисту, что нельзя. Как, например, относится к частному предпринимательству? Часть организа­ций выступала с точки зрения возможности участия коммунистов в част­ных предприятиях, другие были категорически против. В сентябре 1921 в циркуляре ЦК впервые регламентировалась деятельность коммунистов в этой области. Считалось недопустимым участие коммуниста в качестве владельца или арендатора во всех частно-хозяйственных организациях, применявших наемную рабочую силу. Участие члена партии в частно­хозяйственных организациях коллективного характера (артели), не приме­нявших наемной силы, допускалось, при условии, если организация не преследовала специальных целей обогащения, работала на государство или кооперацию. Правда, весьма сложно было определить, где та грань дея­тельности организации, работавшей в условиях рыночной экономики, за которой начиналось обогащение. Ни под никаким предлогом не допуска­лось участие коммунистов в торговых организациях. Частная торговля для них была под строжайшим запретом. Местным комитетам предписывалось планомерно стягивать коммунистов на крупные фабрики и заводы[7, д. 987, л. 112]. В конце 1923 г. выходит разъясняющий документ - циркуляр ЦК РКП и ЦКК об излишествах, в котором делалась попытка ввести нормы, связан­ные с материальным положением членов партии, поставить ограничитель­ные рамки в возможности улучшения коммунистами своего материального положения. Основной принцип - не переступать тот предел, за которым начинается перерождение коммуниста, его хозобрастание. Взгляд на дере­венского коммуниста пересматривается, допускаются и расширяются пре­дельные нормы пользования тем или иным инвентарем, предоставляется известная свобода в трактовке положений циркуляра, разрешая вводить ог­раничения, исходя из местных условий. Местные партийные комитеты и КК использовали предоставленную возможность для некоторого ослабле­ния жестокости в отношении личного имущества коммунистов и возмож­ностей для улучшения их материального положения. Воронежский губком и ГКК в приложении к циркуляру ЦК разъясняли, что члены партии из рабочих и крестьян, в силу особых хозяйственных условий губернии (преобладание крестьянского населения) могли иметь рабочий и молочный скот, но с одним условием - чтобы возрастание хозяйства не шло дальше норм необходимости и не выливалось в хозобрастание. В число ограниче­ний попадали натурная выдача коммунистам премий (спецпайки), остава­лась только зарплата. Член партии в условиях Воронежской губернии не имел права получать каких-бы то ни было процентных отчислений свыше основной предельной ставки, принимать подарки, а также подносить ко­му-либо подарки, если они были дорогостоящими или покупались за счет государственных средств. Невозможным считалось для члена партии в ус­ловиях города иметь своих лошадей и колясок[4, д. 699, л. 93-96]. Ослабления касались в основном деревенских коммунистов, в остальном жестокость даже усили­валась. В аналогичном документе Тамбовского губкома и ГКК предписы­валось бороться против использования государственных средств на обста­новку «ненужной роскошью квартир и помещений, оборудование дач, по­мещений, с вошедшими в моду чествованиями ответственных работников по случаю их юбилеев, перемещения и т.п. Устройство юбилейных вечеров было возможно лишь с разрешения парткомитета и эти вечера должны бы­ли носить строго общественный характер»[6, д. 1880, л. 79].

В попытках местных партийных органов и контрольных комиссий разработать свои нормы и кодекс правил, определяющих содержание пар­тийной этики поначалу можно выделить одну закономерность - крайний радикализм, нетерпимость, что соответствовало настроениям в партии по­сле гражданской войны - настроения революционной нетерпимости и не­терпения в ожиданиях близкого светлого будущего. Это и определяло ха­рактер постановлений местных партийных органов и КК, их разнобой в определении одних и тех же нарушений. Например, на пленуме Воронеж­ского губкома в ноябре 1920 г. развернулась дискуссия за что исключать. Возникла ситуация с церковным браком, совершенным коммунистом до вступления в партию. Прозвучали разумные предложения - закон обратной силы не имеет, однако большинство решило исключить. Аргументация опиралась на упрощенно понятую марксистскую теорию. «Мы должны оп­ределенно сказать: материалисты мы или идеалисты. Члены нового комму­нистического общества должны быть чистыми материалистами. Не надо бояться, что некоторое количество исключат из партии. Помнить, что все наши победы обуславливались лишь определенной линией поведения - чрезвычайной прямотой и беспощадностью». Пленум принял предложе­ние поручить губкому составить циркуляр с запрещением участия для членов партии и кандидатов в религиозных обрядах с категорическим ука­занием на то, что все нарушавшие его, будут беспощадно исключаться из партии»[7, 1920, с. 22-23]. Постановление было жестким и выполнялось последовательно. Например, по делу коммуниста Милованова, обвенчавшегося в церкви, не­смотря на, казалось бы, очевидное смягчающее обстоятельство (невозможно другим способом заключить брак) и раскаивание, решение Воронежской ГКК было радикальным - исключить из партии. Приходилось разрешать и необычные ситуации, как, например, в ситуации с коммунистом, который изменил иудейское вероисповедание на православное. Воронежская ГКК квалифицировала данный поступок, как «неустойчивость убеждений, обы­вательское приспособленчество». Причина перехода - увлечение женщи­ной, на которой он женился, зная, что ни по воспитанию, ни по взглядам верным христианству быть не может. Он был исключен из партии, а ГКК обратила внимание всех членов партии на недопустимость приспособлен­ческого уклона, во избежание нарушения единства и авторитета партии[4, д. 356, л. 4].В данном случае КК исходила из возможного ущерба авторитету партии поступком, хотя он, в сущности, к проблеме не имел никакого отношения. Не поощрялось и легкое отношение к тому, что было связано с именами, изображениями вождей. Так было запрещено печатание изображения Ле­нина на папиросных коробках и другой подобной продукции. В другом случае коммунист обвинялся в том, что он, ответственный работник не пускает свою прислугу на занятия в школу по ликвидации неграмотности. ГКК постановила обязать коммуниста обучить свою прислугу как элемен­тарной, так и политической грамоте [4, д. 356, л.10].

На местах были и попытки скорректировать некоторые действия Цен­тра. Будучи ближе к населению, они более отчетливо понимали последст­вия тех или иных решений. Одна из таких ситуаций возникла в начале 1924 г. когда постановлением НКТ «Об оплате труда ответственных работ­ников» была значительно повышена заработная плата. Повышение реаль­ной зарплаты в червонных рублях по сравнению с январем составила 79 рублей, с 126 рублей до 205 рублей в феврале. На местах понимали, что столь значительное повышение окладов ответственных работников, превысивших почти в три раза наивысшую ставку квалифицированного рабочего, после стольких разгово­ров об излишествах, о коммунистической этике, могло привести только к одному - к новому недовольству в партийной массе, снижению авторитета партии. Постановление шло вразрез с прежними директивами об «экономии» и «величайшей экономии» и создавали почву «рабоче-групповским» тенденциям и усилению борьбы за уравнительность в партии, вызвало недовольство среди и беспартийных рабочих. В связи с этим секретарь Воронежского губкома Быкин в письме ЦК предложил пере­смотреть данное постановление и в дальнейшем зарплату ответственных работников регулировать в соответствии с высшей ставкой квалифициро­ванного рабочего[4, д. 909, л. 23]. Но постановление пересмотрено не было, а разговоров вокруг повышения зарплаты было более чем достаточно.

Низовые партийные организации в свою очередь пытались выработать самостоятельно нормы поведения коммунистов. Коммунистическая этика в провинции не воспринималась как концепция, принцип, а понималась на бытовом уровне, как кодекс поведения, принимая его в буквальном смысле - это хорошо, это плохо; это можно, это нельзя. Так, например, понимали коммунистическую этику члены одной из ячеек Тамбовской губернии. Гигиена - соблюдать полную чистоту, религия - никаких богов коммуни­сты не признают, отношение к верующим - вести пропаганду, обряды - непризнание. В семье пропаганда и воспитание детей, нэп - коммунист, как государственник, должен признавать как тактику партии, маневр, вре­менная мера. Члены партии должны быть готовы к защите советской вла­сти, коммунисты должны стремится к развитию техники и культуры. Са­мообразование обязательно, пьянство - государственное зло, борьба с ним. Половой вопрос - за последнее время у коммунистов участились разводы, неустойчивость в семье, отчего страдают женщины и дети[6, д. 2230, л. 38]. Можно отме­тить сдержанность в определении критериев нравственности, в данном случае они не выходят за рамки обычных моральных представлений, суще­ствовавших ранее.

Несмотря на все попытки скоординировать деятельность партийных комитетов и КК в вопросах партийной этики, постоянные уточнения и до­полнения, выработать единые нравственные критерии, вплоть до конца 1924 г. так и не удалось сформулировать единой позиции. Местные пар­тийные комитеты и КК продолжали предъявлять к коммунистам различ­ные требования, выносили разные меры наказания за одни и те же нарушения. Продолжавшаяся разноголосица в определении критериев оценки, путаница в понятии норм партийной этики, продолжавшаяся углубляться нравственная деградация в партийных рядах, вынудили руководство вновь обратиться к вопросам партийной этики в октябре 1924 г. на пленуме ЦКК. Пленум ЦКК окончательно разрешил принципиальный вопрос, дис­кутировавшийся в партии: как относится к морали, окончательно утвердил мораль в качестве партийной категории и ввел понятие морали в партий­ный лексикон на законных правах. В качестве основного принципа пар­тийной этики выдвигался принцип верности рабочему классу, революции, партии, делу социализма. Этот принцип рассматривался как основопола­гающий. В качестве основы новой морали выдвигалась абстрактная катего­рия, во многом непонятная рядовым членам партии, вместо понятных ра­нее - патриотизм, любовь к близким, честность и т.д. Вместе с тем, пленум ЦКК отказался от разработки детального кодекса поведения, подчеркнув, что ЦКК может дать лишь общие основы, чем и должны были руково­дствоваться местные комитеты и контрольные комиссии, хотя на местах желали получить правила на все случаи жизни. На пленуме попытались выяснить и причины деформации нравственности в коммунистической среде. В качестве основных причин назывались ухудшение качественного состава партии, в связи с численным ростом, слабое развитие критики и самокритики, влияние мелкобуржуазной среды, пережитки прошлого и т.п. Главная причина виделась вне партии, а не внутри ее, не было дано глубо­кого анализа действительных причин деформации. Причины лежали внут­ри самой партии, определялись ее положением в обществе. Внутри партии происходило расслоение, дифференциация, связанные с образованием пар­тийно-государственной бюрократии, формированием аппаратно-иерархическими отношений на всех уровнях власти, управленческая верхушка все более становится недоступной для критики. Во-вторых, и это главное, не было ни партий, ни общественных организаций и объединений, обладав­ших достаточной для такой критики самостоятельностью и независимостью. Любая группа, партия, стоящая у власти, обладающая любым потен­циалом нравственности, при отсутствии критики со стороны, будет разла­гаться. Сознание собственной исключительности легко переходит во все­дозволенность. Да и сами большевики признавали уязвимость в нравствен­ном плане положения монопольно правящей группы. «Власть портит», - пришел к выводу А. Сольц, человек которого называли «совестью пар­тии»[9, с. 279].

После октябрьского пленума ЦКК уточнение критериев оценки пове­дения членов партии продолжалось еще несколько лет, в ходе, так назы­ваемой, «дискуссии» о партийной этике. Собственно, никакой дискуссии не было. Дискуссия заключалась в публикации в течение ряда лет (1924 -1928 гг.) ряда статей, выступлений руководителей ЦКК А.А. Сольца, Е.М. Ярославского, а также Н.К. Крупской, М.Н. Лядова, Д.З. Мануильского и других, в которых были названы и описаны основные, наиболее типичные нравственные «болезни» в партийной среде. По этим публикациям ника­ких выводов и обобщений не делалось. В Центре явно не желали выдви­жения вопросов нравственности на первый план, тем более превращения его в дискуссионный. В декабре 1924 г. ЦКК в письме губкомам запретила вести дискуссию по этому вопросу. В письме говорилось: «Президиум ЦКК постановил на своем пленуме вопрос о партийной этике, имея ввиду различные подходы наших КК к этому вопросу, к тому, как должен вести себя член партии, чего мы можем от него требовать, каковы те новые нравы и обычаи, которые развивать и утвердить должны члены партии. Желая вне­сти ясность в это дело, мы коснулись наиболее распространенных ненормальностей. Но делаем мы это, не желая превратить этот вопрос в удар­ный. Мы партия, которая ставит своей задачей революционное действие, а не личное совершенствование, да и не вызывает особой тревоги моральное положение партии. Нецелесообразны широкие дискуссии по этому вопро­су. Не публиковать тезисы в печати»[6, д. 85, л. 2]. В чем причина, на первый взгляд, довольно странного решения? Казалось бы, есть прямая заинтересованность в том, чтобы выслушать мнение с мест. В ходе широкой дискуссии, могли бы проясниться многие спорные вопросы. В Центре, видимо, исходили из того факта, что к этому времени у партии была достаточно «подмоченная» репутация и добавлять еще массу негативных примеров низкой культуры, хамского поведения и нравственной деградации среди членов партии, что неизбежно бы произошло в ходе дискуссии, было крайне нежелательно для руководства. Ограничиться нравоучениями в духе подпольной нравствен­ности, на это можно было согласиться. Конкретизация норм партийной этики осуществлялась в основном в направлении характеристики основных отрицательных явлений, наиболее часто встречавшихся среди членов пар­тии и разбираемых ЦКК. Каждая из «болезней» получила свою особую симптоматику, определению которой авторы уделили основное внимание. Участники «дискуссии» учли опыт внедрения норм партийной этики в практику партийной жизни. Их понятия об этике, хотя и во многом оста­лись категоричными, вместе с тем отличались большим практицизмом и учетом реальной обстановки, в которой жили и работали коммунисты. Бы­ло решено окончательно отказаться от употребления термина «коммунистическая этика», заменив его на «партийная этика». Объясняя этот факт, Сольц пояснил, что «нужно члену партии иметь суждения и вы­работать у себя общее мнение о том, что нужно члену партии, как вести себя члену партии, а не в том, как вести себя в коммунистическом строе, ибо коммунистическая этика может быть тогда, когда имеется коммуни­стический строй, а мы еще далеко от него»[9, с. 274]. Был сделан вывод о том, что «болезни» партии являются неизбежными, хотя и побочным продуктом деятельности партии, так как партия включает в себя и чуждые элементы, являющиеся источником некоторых болезненных явлений в нашей пар­тии»[10, с. 225]. Для их излечения требуется время. Однако и сейчас есть дейст­венное средство лечения. Оно состояло в том, чтобы взять под прямой не­посредственный контроль поведение коммунистов и с помощью специаль­ных комиссий, а также систематических чисток уничтожить то, что постоянно воспроизводится объективными обстоятельствами. Одновременно выдвигалось возражение против мелочной моральной опеки. В то же время нельзя не заметить того, что стремление руководствоваться требованиями и поведенческими критериями периода подполья осталось, так же как и по­пытка давать оценку поведения коммунистов, исходя из некой абстрактной «святости», хотя и с явным смягчением традиционной большевистской «суровости». Под партийной этикой стала пониматься сумма вопросов о поведении члена партии, о том, как он себя должен вести. Партийная эти­ка представлялась не как целостная система, мировоззрение, а лишь как свод правил, норм, определяющих поведение члена партии, их отношение к вопросам быта. В итоге стал действовать уточненный и дополненный свод правил, регулирующий поведение партийца. Концентрированное вы­ражение он получил в документе «Указания пленума ЦКК о подходе КК и отдельных членов партии к отрицательным явлениям в партии», принятый II пленумом ЦКК в октябре 1924 г. Необходимость партийной этики объяснялась недостаточной еще сознательностью членов партии. «Если бы каждый коммунист был настолько сознателен и понимал бы, что для него интересы партии, интересы класса стоят выше всего, нам не нужно было бы вырабатывать никакой коммунистической этики, потому что в этом вся наша коммунистическая этика»[11, с. 196]. В этих условиях отсутствие разработан­ных партийных норм, ведет к росту негативных явлений. «В области быта, в области норм, регулирующих отношения между людьми ... мы еще не построились, а в некоторых областях у нас нет еще и чернового чертежа постройки. Это имеет часто весьма крупное отрицательное значение»[2, с. 384].

В основу партийной этики был положен принцип, выдвинутый Лениным на III съезде РКСМ в 1921 г. «Всякая нравственность, взятая из внеклассового понятия, мы отрицаем, - утверждал он. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата. Нравственность это то,
что служит разрушению старого эксплуататорского общества и объедине­нию всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество коммунистов[15, т.41, с. 308-313]. Все многообразие нравственных идеалов, норм, ценностей сводилось к одному - классовой борьбе, революционной целесообразности. Классовый принцип принял самодовлеющий характер. Он сопровождал человека повсюду, заставляя каждый свой шаг соизмерять, задавая вопрос: правильно ли я поступаю с точки зрения классового интереса. Классовость вторглась в работу, в личную жизнь, в отношения с близкими людьми. «Задачей коммунистов является революционность и деловитость. Революционность - это есть соподчинение каждого шага основной революционной идее, в наших условиях - идее международной революции, с одной стороны, строительства социализма - с другой»[2, с. 389]. Человек заключился в тесные рам­ки партийной этики, главная цель которой, - готовить из члена партии борца за новое общество. «Мы должны сокрушить капиталистический мир и потому у нас на первом месте борьба с этим классом. Внутри побороть скрытого врага. Основой нашей этики являются интересы преследуемой нами цели. Правильно, этично, добром является то, что помогает осущест­влению нашей цели, что помогает сокрушить наших классовых врагов, не­этично то, что мешает этому... У нас нет абстрактно неэтических поступ­ков: это запрещено богом, предками и т.п. Наша задача состоит в том, чтобы устроить лучшую жизнь, эта задача должна нами преследоваться, всякое сопротивление ей должно караться - и это является этичным»[9, с. 260-261]. То есть цель оправдывает средства. Основополагающий большевистский под­ход к социально-политическим проблемам закладывался и в партийную этику. В целом система партийной этики носила характер всеобщности, то есть обязательности для всех, проведение ее в жизнь - обязанность каждого члена партии. Во-вторых, базировалась на принципе коллективности, «всеобщего человечества». В-третьих, нетерпимость к другим ценностям, представлениям, ненависть ко всему чужому, выходящему за пределы клас­совых интересов пролетариата. «Непримиримая ненависть» к чужому - в этом, пожалуй, сущность партийной этики, предлагаемой к всеобщему ис­пользованию.

Конкретные нормы касались общественных явлений, бытового пове­дения, личной жизни и многих других сторон бытия. Наибольшую слож­ность представлял вопрос о материальном положении членов партии, спо­соб его разрешения в рамках партийной этики. С одной стороны, посто­янно декларируемое равенство, с другой, реальное положение дел. В пар­тии было очевидное материальное неравенство, разрыв в уровне матери­ального положения между «верхами» и «низами». Выход был найден - сейчас нет условий для равенства, решение вопроса переносится на буду­щее. Сейчас же, в переходный период, главное - нейтрализовать опасность термидора, мелкобуржуазной тихой контрреволюции, реставрации капита­лизма, угроза которых пришла вместе с новой экономической политикой. Как избежать опасностей, принесенных нэпом? Избежать можно было только мерами контроля за членами партии, установление жестких норм, ограничивающих возможности улучшать свое материальное положение сверх установленного максимума. К 1924 г. в основном отказались от про­паганды аскетизма и общей нормативной установкой стало положение о том, чтобы жизнь коммунизма обычаями и нравами «не слишком отлича­лась от жизни того класса, который он представляет». Октябрьский 1924 г. пленум ЦКК разъяснял: «... мы не должны требовать, чтобы члены партии жили в нищенской обстановке. Мы должны предъявлять только одно тре­бование, чтобы товарищи не использовали своего положения, жили по средствам и не создавали себе исключительных удобств за счет государст­ва»[10, с. 232-233]. На основании этой установки в более приемлемой форме разрешал­ся вопрос о личном хозяйстве членов партии, но нельзя забывать, что это было вынужденным шагом – «мы еще бедны». Главный критерий при этом - умеренность, скромность, отсутствие стремления к наживе, невозмож­ность использования наемного труда в личном хозяйстве. «Может ли ком­мунист владеть собственностью, собственным жилищем-домом, хозяйст­вом, скотом? Да, может, пока коммунисты не пере­строили на коллективных началах хозяйство и иные условия существования. Но компартия требует, чтобы личное хозяйство коммунистов ни в ко­ем случае не было средством эксплуатации наемного труда с целью извле­чения прибавочной стоимости»[10, с. 231-232]. Признавая, что вопрос материального положения сложный вопрос, и что основные претензии масс на различия в материальном положении ответственных работников и рядовых членов справедливы, руководство стремилось одновременно внушить, что нельзя сейчас добиться полного равенства, необходимо сохранять материальную заинтересованность, правда, до известных пределов, не до обогащения. В тоже время заметно стремление и в условия нэпа во многих отношениях сузить границы распространения на членов партии принципа личной ма­териальной заинтересованности, ограничить его действие в коммунистиче­ской среде. Зиновьев в книге «Философия эпохи» выразил умонастроения значительной части партийцев того времени, считавших, что главная опас­ность для человечества сосредоточена в психологии обывателя, мелкого буржуа, желавшего только богатеть, жить и размножаться, рассматриваю­щих общественную жизнь исключительно в связи с быстрейшим движени­ем к полному равенству[13, с. 20]. Вирус уравнительности крепко сидел в партий­ном организме, среди многих коммунистов отсутствие собственности счи­талось признаком верности коммунистическим идеалам, символом боль­шевистской правоверности и предметом особой гордости. «С чувством собственного достоинства и пролетарской гордости отмечаю, что я как был неимущим, так и неимущим остался», - заявлял один из таких правовер­ных[6, д. 1994, л. 68].

Политика сурового самоограничения, строгости, войны с транжирст­вом провозглашалась обязанностью коммунистов. Хотя в жизни, как пра­вило, было наоборот. Вот, например, какая картина представилась рядово­му коммунисту, попавшему на курорт: «Я был на курорте среди партработ­ников. На курорте среди нас царило страшное материальное неравенство. С одной стороны излишества, а с другой недостаток. Излишествовали здо­ровые люди, приезжали с семьями, терпели нужду больные и находящиеся и без того в плохом материальном положении. Например, одна старая, за­служенная коммунистка на курорте только и делала, что рядилась в день по несколько раз в дорогие платья»[4, д.1451, л. 7]. Вопросы материального положения коммунистов регулировались не только разъяснением общих положений, но и документами директивного характера. В декабре 1924 года ЦКК при­нимает постановление «О регулировании трудовой деятельности и заработ­ка коммуниста», в котором регламентировалось материальное положение коммунистов путем целого ряда запретов и ограничений. Постановлением предусматривалось: коммунисты не могут быть учредителями предприятий и пайщиками частных предприятий, эксплуатирующих чужой труд и пре­следующие цели наживы. Коммунисты не могут занимать административ­ные посты в концессиях и частных предприятиях. Не допускается частная практика коммунистов-специалистов (разрешалось участие в конкурсах и деятельность адвокатов). Индивидуальные постройки, приобретение или аренда домов и дач не должны преследовать целей наживы. Коммунисты, которые выиграют по облигациям до 100 рублей в парткассу отчислений не вносят. От 100 до 5000 рублей - 20%, свыше 5000 рублей - вся сумма сдает­ся в партийную кассу. Поощрительные вознаграждения (премии) сдаются в парткассу полностью[6, д. 2284, л. 79]. По сравнению с аналогичным документом 1923 го­да заметно ужесточение некоторых положений и расширение сфер контро­ля над материальным положением коммунистов. Это была очередная по­пытка остановить явственно обозначившиеся стремление коммунистов к улучшению своего материального положения. Аналогичные меры прини­мались и местными КК. Тамбовская ГКК в октябре 1924 г. разъясняла, что одеваться хорошо и жить хорошо за свой счет не преступно, но преступно для этого заглядывать «в советский кошелек». «Коммунист в деревне мог приобретать корову, а в городе нет, - может молоко и на рынке купить». Поэтому надо избавляться, у кого она есть. На вопрос, можно ли считать излишеством, если ответственный работник имеет корову и козу, но сам ухаживает за ними, ГКК поясняла, что может иметь, если сам ухаживает или члены семьи и в зависимости от состава семьи, заработка и т.п. [6, д. 2284, л. 65].

Примечательно, что обвинения в излишествах и хозобрастании предъяв­лялись не только отдельным лицам, но и учреждениям. Такое обвинение, например, было предъявлено Воронежской милиции. ГКК обнаружила при проверке «ненужную окраску масляными красками кабинетов, а также пе­ределку полов под натирание воском в зимнее время»[4, д. 858, л. 41].

Местным КК было дано указание решительно бороться против попы­ток требовать от членов партии отказа от личных удовольствий и развлече­ний. «Мы - же не монашеская секта, не орден нищенствующих. Мы бо­ремся не за то, чтобы все жили бедно, мы боремся против того, чтобы го­сударственные средства употреблялись в личных интересах, и чтобы это употребление приводило к отрыву от рабочей массы, к углублению пропас­ти, к тому, чтобы создавались две совершенно различных социальных группировки»[11, с. 191]. Замечание о двух различных социальных группировках, отражает фактически сложившее положение в партийных рядах: выделение и отделение номенклатуры от рядовой массы партийцев. Для большевиков это было неприемлемо, ибо грозило расколом в партии. Поэтому сущест­вующее фактическое неравенство пытались сгладить такой нормой пар­тийной этики, как товарищеские отношения между членами партии. От­ношения во многих провинциальных партийных организациях трудно бы­ло назвать товарищескими. Склоки, подсиживания, доносы были обычным явлениям. Воронежская ГКК отмечала, что «нам трудно установить близ­кие, истинно, товарищеские отношения. Общее преследование при цариз­ме больше нас сближало. Во многих случаях у нас нет товарищеских от­ношений. Если, один товарищ знает ошибки другого, то он должен ему сказать об этом прямо, а не сразу заявлять в ГКК и не раздувать каждую ошибку. Это не товарищеские отношения, а подсиживание»[4, д. 1092, л. 18]. Партийные комитеты требовали не механической сплоченности, когда «выполнение партийных обязанностей происходит только под нажимом сверху, под уг­розой взысканий, а на почве тесной товарищеской, дружной работы с ясно осознанными целями и задачами». Принципиальный подход в данном во­просе состоял в том, чтобы материальное неравенство ни в малейшей сте­пени не влияло на отношения в партии. Козловский уком Тамбовской гу­бернии, например, считал необходимым добиться, чтобы члены партии в своем товарище видел друга, товарища, ибо цель у них одна - социа­лизм[6, ф. 841, оп.1, д.56, л. 30].

Совершенно неприемлемым признавались для коммуниста доносы, носившие личный характер. «Партия должна бороться особенно с одной из отвратительных форм беспринципного сведения счетов между отдельными членами партии путем доносов. Ложные доносы и доносчики должны встретить самое беспощадное осуждение со сторон членов партии и карать­ся вплоть до исключения из партии»[10, с. 229]. Для налаживания товарищеских отношений рекомендовалось совместное посещение рабочих клубов, ак­тивное участие в их работе, организация товарищеских столовых, детских садов, яслей, которые сближали бы семьи ответственных и рядовых пар­тийцев. Дело доходило до курьезов. Сплоченность проявлялась даже в тюрьме. Находившиеся под следствием или уже осужденные члены партии пытались ор­ганизовать ячейки. В марте 1923 года ЦК по этому поводу был вынужден дать разъяснение, что члены РКП, находящиеся под стражей в домах за­ключения, не могут организовывать ячейки в местах заключения и входить в состав ячейки, организованной при доме заключения работниками и со­трудниками. Но партийный билет у заключенных не отбирался. Что же ка­сается попыток сблизить партийных функционеров и рядовых членов пар­тии при помощи совместных обедов, развлечений и воспитания детей, то это была утопическая затея. Хотя в этом направлении принимались кон­кретные меры. Организовывались общественные столовые, ясли, прачеч­ные и т.п. В мае 1924 г. устанавливаются льготы для «Нарпита», с целью расширить сеть общественного питания[3, оп. 84, д. 967, л. 6]. Очевидным становилось все бо­лее углублявшееся отчуждение в партии «верхов» и «низов». Первые фор­мировали групповые интересы и жили фактически своей изолированной жизнью, а вторые все с большим равнодушием относились ко всему, что декларировалось сверху. «Чувствуется деление на верхи, середину и пар­тийные низы, особенно в отношении использования досуга», - отмечалось в одной из местных публикаций[14, 1928, № 2-3, с. 57]. Нормы партийной этики требовали от члена партии активной жизненной позиции, участия в партийной жизни. Интерес понимался главным образом как система коренных запросов классов и социальных групп, их отношение к совокупности социально-политических институтов, материальных и духовных ценностей общества в целом. Поэтому личный интерес воспринимался как порок. «Нельзя отде­лить личную жизнь от партийной. Хороший член партии тот, которому ра­бота в партии, борьба дает больше радостей и больше личного удовольст­вия, чем то, что при капиталистическом строе называлось личной жиз­нью»[9, с. 285]. Членам партии внушалась мысль, что быт, мелочи жизни не долж­ны заслонять для коммуниста вопросы партийной жизни, классовой борь­бы. Хозяйство - это второе дело после работы для партии.

Пьянство, как в начале нэпа, так и во второй половине 20-х годов оставалось головной болью для руководства партии. Подход к этой про­блеме с точки зрения партийной этики сложился в более постоянную и последовательную позицию после 1924 г. На местах к проблеме пьянства стали относиться более осторожно и не столь категорично, как ранее. Был учтен опыт борьбы с пьянством, который подсказывал, что одними нака­заниями и запретами проблемы не решить. Пьянство постоянно занимало одно из первых мест в числе нарушений партийной этики в провинциаль­ных организациях. Как отмечал Воронежский губком, «пьянство свило у нас прочное гнездо. Пьют по разному - до нормального состояния и до «сшибачки», пьют по разным поводам, просто так, без повода. Один за кампанию, другой от перегрузок. Пьют при свадьбах и разводах. Один член партии заявил, что пьет с 1924 года на почве горячего участия в борьбе с бандитизмом, а другой пьет самогон исключительно под предлогом борьбы с ним»[14, 1929, № 8, с. 70]. Говоря об осторожности местных партийных организаций в вопросе употребления спиртных напитков, автор имеет ввиду тот факт, что на местах сознавали, что глубоко укоренившую привычку, постановления­ми не исправишь. Можно объяснить причину, что и пытались делать на местах, надеясь найти противоядие пагубной привычке. Так, обследование, проведенное в Тамбовской губернии в 1926 году, привело губком и ГКК к выводу, что пьянство наиболее сильно распространено в среде деревенских коммунистов и носит бытовой характер, доходящий до грубых нарушений партэтики (драки, скандалы, растраты)[3, оп. 68, д. 113, л. 10]. Воронежская ГПУ в феврале 1923 года сообщало «Варка самогона, продажа крепких напитков и пьянство в губернии распространяется все больше. Попойки после съездов и прочее становится нормой. Пьянство охватило и руководящий состав партии и рядовых членов»[4, д. 714, л. 10]. В письме губкомам (май 1923 г.) ЦКК отмечал, что «пьянство и самогонокурение наиболее распространенное из болезненных явлений в партии. Каждый год около 5% из общего числа членов партии проходит через ГКК по этому поступку»[3, оп 31, д. 9, л. 4]. Тамбовский губком в отчете за 1923 год отмечал, что пьяная волна захлестнула организации, зачастую па­рализуя их работу. Пьют почти все сельские коммунисты. Из зарегистри­рованных 80 случаев пьянства, 51 приходился на ответственных работни­ков[6, ф. 841, оп.1, д.36, л. 1]. Пьянство, наряду с сопутствующими ему растратами, стало поис­тине общепартийным бедствием.

Особенно сильно пьянство было развито в селе. Интересное наблю­дение, кто же пьет в деревне, привел один из выступавших на Воронеж­ской губпартконференции в декабре 1925 года. Оказалось, что пьет в ос­новном тот, кому даются льготы по сельхозналогу, кто получает помощь от государства. «Уничтожает горькую бедняк и середняк, зажиточный не пьет. Он смотрит, как бы за эту горькую приобрести 20 десятин земли. Что каса­ется рабочего, он напьется и начинает буянить - я хозяин советской рес­публики, я революцию делал и т.п.»[6, д.1078, л. 38-39]. Обследование, проведенное в ряде губерний, также подтвердило, что пьянство в провинции наиболее сильно распространено в среде деревенских коммунистов и носит бытовой характер. Пьют и ответственные работники. Некоторые губкомы были вынужде­ны снимать с работы целые группы руководящих работников[3, оп. 68, д. 113, л. 10].

Развивались выпивки с идеологическим уклоном. На революцион­ные праздники стали устраивать грандиозные коллективные попойки, где на праздничных столах, между бутылками и закусками стояли портреты Марка, Энгельса, Ленина, а участники застолий с энтузиазмом славили их в тостах [4, д. 1088, л. 23]. 9 января 1924 года, когда на местах получили известие о смерти Ленина, были устроены массовые попойки, с «горя». Мно­гие участники попоек были исключены из партии. На местах в отношении спиртного отстаивалась категоричная точка зрения, но ее сторонники были в явном меньшинстве. Председатель Воронежской ГКК Абель, выступая на пленуме губкома в январе 1925 года, был настроен весьма решительно: «Вопрос о пьянстве надо ставить ребром. Наша партия имеет отрицатель­ный взгляд на пьянку, а потому мы и должны с этим вести борьбу. Пьянку партия не должна допускать вообще, ни при каких обстоятельствах. Мы являемся коммунистами, мы строим новый быт, новую жизнь, следова­тельно, мы должны быть примером для других, без этого мы нового обще­ства не построим»[4, д. 1088, л. 23]. Но примером коммунисты не становились. Та же Воронежская ГКК на XVI партконференции с горечью признала в сво­ем отчете, что «посланные в деревню на укрепление низовых организаций коммунисты разбежались, разложив до этого организации и показав, как надо водку пить»[4, д. 1078, л. 151]. А на вопрос: есть ли в Воронежской губернии комму­нисты, которые совершенно не пьют, утвердительного ответа не прозвуча­ло. Отягощающим обстоятельством, по-прежнему, считалась выпивка с «чуждым элементом». Такие факты расценивались, как ослабление идео­логической выдержанности, слабости коммунистов, которые в пьяном виде могли разгласить секретные сведения, вели к кумовству и облегчению осу­ществления преступных замыслов врагов советской власти. Члены партии быстро усвоили истину, что пить со своими куда безопаснее, чем с чужими. Поэтому на вопрос - с кем пил, уверенно отвечали: пил не с нэпмана­ми, а в своей партийной среде.

Большинство в провинции считало, что нельзя из партийцев делать аскетов, чтобы они совершенно не употребляли спиртных напитков. Вы­пивка в кампании считалась недопустимой, но если член партии выпил дома один, то это нельзя считать пьянкой. Соблюдение определенных ус­ловий было весьма распространенной точкой зрения у сторонников осто­рожного выпивания. «Если хочешь выпить, выпей, но залезь под койку, чтобы тебя никто не видел. Тогда не будет нареканий от тех, к кому ты идешь со словом, с нашей коммунистической идеологией»[6, д. 2284, л. 42]. На ряде уездных партконференциях Курской губернии заявления коммунистов «нельзя не пить, т.к. это способствует укреплению связей с массами» встречались бурными аплодисментами[3, оп. 68, д. 113, л. 10]. Некоторые ставили вопрос: что пить? Наиболее курьезный случай, когда вырабатывался определенный ко­декс «правильного выпивания». Вот один из таких кодексов: «Нет выпивке напитков, не входящих в совторговлю, выпивка до опьянения продуктами госпирта - недопустима, это излишество, исключить; при слабом опьянении принимать во внимание уровень развития товарища. Мера воздействия - беседа; опьянение ответственного работника - первый раз снять с должно­сти, второй – исключить»[4, д. 1978, л. 14]. Некоторые резонно замечали, что это ерунда, чем напился коммунист, спиртом или самогоном. Некоторые предлагали пить умеренно, к пьянству подходить как к тяжелой социальной болезни. Делалась скидка в отношении старых рабочих, аргументируя это тем, что у них многолетняя привычка выпивать, приобретенная в старое время и тре­бовать от них абсолютной трезвости нельзя.

В середине 20-х годов проблема пьянства еще более обострилась. В 1925 году была легализована торговля спиртными напитками, что сразу же сказалось на увеличении употребления спиртных напитков. Если раньше выпивка находилась на полулегальном положении, теперь она стала от­крытой. Партийные документы конца 1925 года отметили, что пьянство и растраты приняли угрожающие размеры, они растут в связи с легализацией продажи водки[3, оп.69, д. 11, л.17]. По оценке некоторых губкомов пьянство увеличилось в 40 раз. Целые фабрики и заводы были поражены пьянством. «Пьют уси­ленно, неделями, целыми ячейками. В магазинах очереди с утра до вечера. Буйство, хулиганство, драки», - сообщалось в сводках[3, оп 84, д. 909, л. 37-41]. Начавшаяся про­дажа водки вызвала неоднозначное отношение. Во многих письмах в ЦК 1 октября 1925 года (начало продажи водки) называлось позорной датой в истории страны. «Зеленый змий окрасился в красный цвет», «Николаевка стала Рыковкой. Вы открыли Всероссийский красный кабак», - столь неле­стно характеризовалась легализация продажи водки[3, оп. 84, д. 967, л. 65-66].

Несмотря на разноголосицу в оценке пьянства, к 1924 г. сложилась практика, принимаемая большинством. Его суть состояла в том, что «мы судим не за то, что пьет, а за то, что не умеет пить. Кто скажет что-нибудь тому коммунисту, который дома рюмку выпил. За это мы не судим, а ес­ли он распивает в ресторане, ходит по улицам, то судим»[6, д. 2284, л. 37]. Умеренное пи­тие не возбранялось. В более или менее окончательном виде официальная точка зрения по этому вопросу формулировалась в ходе «дискуссии». Сложные обстоятельства, связанные с пьянством, заставили ее участников обратить на него самое пристальное внимание. Исходная позиция - партия не требует от коммунистов абсолютной трезвости. «Мы никогда не ставили перед членами партии наряду с признанием программы, устава еще и тре­бование абсолютной трезвости: мы не сектантская община трезвенни­ков»[10, с. 235]. В отчете ЦКК-РКИ XV съезду ВКП прозвучало: «... у нас члены партии пьют больше, чем следовало бы. Мы не можем устанавливать нор­мы, сколько пить и как пить, как не можем запретить всякое употребление спиртных напитков»[15, ч.1, с. 538]. Но пьянство среди членов партии - огромное зло и опасно для партии. Его опасность в том, что оно ведет члена партии к преступлению против партии, почти всегда к нарушению партдисциплины и к неисполнению партобязанностей, сближению с чуждыми элементами. Конечная цель - добиться абсолютной трезвости. В России отношение к пьянству формировалось на основе выработанной столетиями нормой – пьянство грех. Большевики расценивали такую норму, как абстрактность, нереаль­ность. Отрицательное отношение к пьянству диктовалось не повелением сверху или чем иным (предки завещали не пить), а вполне конкретными и понятными для всех задачами классовой борьбы. Пьянство ослабляло коммунистов как борцов, излишество в употреблении спиртного ослабляет волю. Важный элемент позиции - нельзя измерять члена партии только одним - пьет ли он, или нет. Человек отдельными поступками не измеря­ется. Если он как борец себя сохранил, то ему нужно указать только на этот недостаток, но не оценивать в целом. Таким образом, употребление спиртного санкционировалось, при соблюдении обязательного условия - не переходить ту грань, где ты теряешься как борец партии. Вместе с тем, членам партии рекомендовалось воздерживаться от употребления спиртных напитков. «Если мы разрешили продажу водки, то это не значит, что мы разрешаем пить коммунисту. Для члена партии, который подвержен упот­реблению спиртных напитков, который без них жить не может - не место в партии»[11, с.191]. Можно констатировать, что возобладали реалистические на­строения, ибо весь предшествующий опыт показала всю безуспешность чего-либо добиться запретительными мерами, кроме переполненных тюрем (осужденных за самогоноварение), озлобления крестьян и отравления сур­рогатами алкоголя. Главными мерами борьбы признавались создание об­щественного мнения в партии, решительно враждебного к пьянству, това­рищеские советы и убеждение, переброски в иную оздоровляющую обста­новку, менее связанную с соблазном и только в крайнем случае исключе­ние. В целом была подтверждена изначальная позиция неприемлемости пьянства в партии в принципе, вместе с тем, заметно и ослабление жестко­сти в этом вопросе, вытекающей из признания того, что справиться с пьянством невозможно в обозримом будущем.

На всем протяжении 20-х годов в партийных документах неизменно встречается проблема пьянства. Как в 1920 г., так и в 1929 г. партийные сводки пестрят сообщениями о пьяных безобразиях, банкетах, застольях и прочих «шалостях». Не помогали ни штрафы, ни аресты, ни принудитель­ные работы. Бедняк варил самогон для продажи, а брать с него нечего, ни кола, ни двора. За 1927 - 28 гг. население ЦЧО израсходовало на водку около 70 млн. рублей, на самогон около 90 млн. рублей. А в период с 1926 по 1928 гг. сумма затрат на алкоголь составила 200-250 млн. рублей. Это три годовых бюджета и восемь годовых расходов на народное образование, или в 4-5 раз больше того, что дало правительство за эти годы на восста­новление области[14, 1929, № 1, с. 31].

Ломка экономических отношений, политика уравнивания в правах женщин, разрушение религиозных норм, лежавших в основе прежней се­мейной морали, вынудили большевиков обратить пристальное внимание на разработку вопросов быта, семейных отношений. Изменение быта, се­мейных отношений считалось самой трудной, самой тяжелой и долгой за­дачей. После октября 1917 года происходило разрушение старого быта, а новый быт только создавался. Вакуум заполнялся «болезнями партии». Появи­лись такие явления, о которых раньше и не слышали: многоженство и многомужество, кружки с недвусмысленным названием «Скинь штаны» и т.п. Все это требовало выработки норм партийной этики и в отношении семейных отношений. «Разрушенная (и поделом разрушенная) старая семейно-половая мораль, но еще очень слабое воздействие вырабатываю­щих новых норм поведения в этой области; отсюда, из такого промежуточ­ного положения, вытекают некоторые уродливые и в высокой степени от­рицательные черты нашего быта. Мы должны скорее изживать остатки промежуточного положения, когда старое разрушено, а новое еще не по­строено»[2, с. 385]. Отличие новой семьи от старой виделось в том, что новая се­мья не создается на имущественных отношениях, она должна представлять из себя товарищей, трудовой коллектив, где члены семьи помогают друг другу, а вместе содействуют построению социализма. Идеалистическое бу­дущее было далеко от действительности. Воронежская ГКК вынуждена была напомнить членам партии, что хотя «мы говорим о новой жизни и но­вой семье, но создание ее не выражается в том хаосе и бесхозяйственности, которые мы сейчас наблюдаем. Мы наблюдаем, что коммунисты берут жен из враждебных нам классов и сближаются с враждебными элементами. Со­ветские работники имеют по 2-3 жены, женятся на комсомолках. Хотя мы говорим, что коммунист может разводиться, но надо знать предел. Жены мало отстают от мужей»[4, д. 1092, л. 18].

Послереволюционная «свобода любви» пришлась многим по нраву. Опыт работы контрольных комиссий в Черноземье показал, что дела, свя­занные с областью семейных отношений, обычно сводились к следующим моментам: многоженство, связанное с нежеланием обеспечить покидаемую семью, и возникновение на почве ревности столкновений. Даже были слу­чаи дуэли между соперниками (два краскома стрелялись из-за бывшей гру­зинской княжны), и недостойное, эксплуататорское отношение к женщи­не [4, д. 1092, л. 18]. Основная тенденция развития семьи представлялась в направлении отказа от сосредоточения ее на внутренних, семейных проблемах, самоизо­ляции, освобождение от социальных установок старого общества (собственического права, влияния церкви, классовых, сословных ограни­чений) и одновременного установления равноправия супругов и сплочения семейной группы. «Мы строим порядок, при котором вообще отрицаем накопление собственности, и, следовательно, наша семья не должна яв­ляться ячейкой, задача которой накапливать собственность. Семья комму­ниста должна быть прообразом маленькой коммунистической ячейки, она должна помогать осуществлять коммунизм»[9, с. 263]. Нормы партийной этики не требовали от коммуниста обязательного единобрачия, не устанавливали в этой области какие-либо обязательства (были предложения запретить раз­воды). Такой подход мотивировался тем, что в тот момент происходила «мучительная борьба между еще намечающимися новыми формами семьи и между старой семьей с ее закабалением женщины и индивидуальным воспитанием ребенка». Поэтому каждый семейный конфликт необходимо рассматривать индивидуально, выясняя на какой почве возник конфликт, и если развод полезен для партии и революции, то не надо за это осуждать коммуниста. Необходимо отказаться от "поповской" точки зрения нерас­торжимости брака. Другое дело, когда разводятся старые члены партии с женами, с которыми прошли долгий путь борьбы»[3, оп. 31, д. 77, л. 82]. Вместе с тем, от коммунистов требовалось самое строгое выполнение законов об обеспече­нии матери и ребенка. Женщина в семье должна быть освобождена от тя­желого домашнего труда, от забот о питании семьи. Воспитание ребенка дело не только семьи и не столько семьи, сколько общества. «Чем скорее от матери будет отобран ребенок и сдан в общественное воспитание, тем больше гарантий, что ребенок будет здоров. Ты родил ребенка, но он не твоя собственность, он родился как член общества и все общество заинте­ресовано в том, чтобы он рос здоровым, нормальным ребенком, чтобы он меньше всего унаследовал мещанские качества, социальные болезни. По­этому не ты, а общество воспитывает его, этого будущего строителя буду­щего общества»[16, с. 313- 314]. Жизнь показала, как далеки были от реальной жизни эти утопические замыслы новоявленных жрецов от морали, которые хоте­ли превратить и семью в непонятную всем ячейку, непонятного будущего общества.

От коммуниста требовалось проведение активной политической ли­нии в семье. Считались недопустимыми случаи, когда жена мешает мужу в общественной работе, а у него не хватает мужества с ней порвать. Вот вы­держка из характеристики, где эта особенность подчеркивается: «С женой до сего времени происходят разногласия по религиозному вопросу и това­рищ оказался мягкотелым, что до сего времени в квартире имеются иконы, и жена нисколько не вовлечена в общественную жизнь»[4, д. 958, л. 51]. В семье комму­нисту грозили и другие опасности. Прежде всего, угроза попасть под влия­ние «семейной обывательщины», когда коммунисты оказываются под влиянием буржуазных жен и начинается домашнее перерождение. «С семьями коммунистов неблагополучно. Буржуазное влияние все более усиливается. Партия должна вмешаться. Мы имеем право требовать от членов партии, чтобы духовное верховенство в семье принадлежало коммунистам. Коммунист, который перед своей буржуазной женой чувствует себя дач­ным мужем на побегушках, мужем, который не может домашнюю жизнь повернуть по своему, внести в семью свое коммунистическое руководящее начало, такой коммунист очень мало стоит»[17, c. 366- 367]. Чтобы избежать подобного, предлагалось много раз подумать, прежде чем решиться брать жену из чу­жого класса. Сближение с членом враждебного нам лагеря, когда мы явля­емся господствующим классом, - это должно встречать такое общественное осуждение, что человек должен 30 раз подумать, прежде чем принять такое решение[9, с. 287]. В сущности, это было возвращение к тому, с чем так рьяно боролись большевики - сословные браки. Во всяком случае, такой подтекст легко угадывается. Подобный примитивно-прагматический взгляд на значение и место семьи в обществе, привнесение в нее политических мотивов, есте­ственным образом принижал роль, а порой и отрицал общечеловеческие ценности, заложенные изначально в основание семьи. Неприятие больше­виками традиционного существования и шкалы ценностей семьи, свиде­тельствовало о непонимании большевиками глубинных процессов развития семейно-брачных отношений, морали, которые сводились к революцион­ной целесообразности и революционным стандартам.

В тесной связи с вопросами семьи разрешался большевиками и во­прос половых отношений. Большевиков стали беспокоить довольно легко­мысленные отношения после революции к этой проблеме. И особенно тревожило поведение молодежи, которая увлекалась в практическом плане теорией «стакана воды», утверждавшей, что в коммунистическом обществе удовлетворить половые потребности и любовные устремления так же про­сто, как выпить стакан воды. Считалось, что ранняя половая жизнь вредна, поколение будет больное и истрепанное. Половой вопрос в новом обще­стве должен разрешаться исходя, во-первых, не смешивая вопросов пар­тийной этики и половой морали, дабы избежать ошибок. Нельзя исключать из партии за то, что член партии имеет половые связи с двумя или тремя женщинами одновременно. В каждом случае необходимо разобрать­ся, выяснить, почему так происходит. Во-вторых, из необходимости упоря­дочения половых связей, так как это в первую очередь в интересах партии, революции. Беспорядочные половые отношения вредно отражаются на организме, подрывают его силы, ослабевают человека как борца, как ком­муниста. Силы человека ограничены. Чем больше сил этой стороне, тем меньше остается на другие функции коммуниста. Если он много разнообразия ищет в половой области, то она, несо­мненно, отнимает слишком много сил и даст нам коммуниста с изъя­ном[9, с. 263]. Аскетизм в половом вопросе отрицался, однако, избыток половой жизни признавался вредным, а «во времена революции это скверно, со­всем скверно. Это не годится ни для политической борьбы, ни для рево­люции»[18, с. 334-335]. Необходима в этом вопросе «такая пропорция, которая все-таки в основе оставляет человека борцом, «половое чувство не должно господ­ствовать над человеком. Самообладание, самодисциплина позволят соблю­сти такую пропорцию». Самодисциплина в половом вопросе не только необходима, но и возможна. «Мы пробовали, мы сидели по нескольку лет в тюрьмах, лет по 8-9 и больше. Нам волей-неволей приходилось воздер­живаться. Только незнание, непонимание приводит к представлению о том, что воздержание вредно»[18, с. 332]. Только в гармонии двух людей можно найти удовлетворение в любви. Нельзя не видеть определенных здоровых начал в этих тезисах, забота о здоровом поколении, крепкой семье и не-брошенных детях. Но не это было главным. Главное в таком деликатном вопросе, как половой, большевики на первый план выдвигали политиче­ские, классовые задачи. В этом проявлялась их политическая и идеологи­ческая ограниченность. Некоторые же предложения заходили беспредельно далеко в своей абсурдности и нелепости, порождаемые погоней за комму­нистической химерой. Преображенский в 1923 году без тени сомнения пи­сал: «С точки зрения социалистической является совершенно бессмыслен­ным взгляд отдельного члена общества на свое тело как на свою безусловную личную собственность, потому что индивид есть лишь отдельная точка при переходе рода от прошлого к будущему ... Преждевременно ставить вопрос, можно ли в будущем ожидать вмешательство социалистического государства, а когда его не будет, вмешательства науки в половую жизнь в целях улучшения расы путем искусственного полового отбора. Здесь нам нужно лишь указать на полное и безусловное право общества довести свою регламентацию половых связей даже до этого предела»[19, с. 101-102]. В подобных взглядах, очевидно прослеживается стремление вмешиваться в личную жизнь людей, изменить биологические характеристики человека, создать "сверхчеловека", что характерно для всех тоталитарных обществ.

В провинции отношение к половому вопросу было более консерва­тивным. В действиях местных партийных органов и как преобладал один принцип - всякий шаг, который не укладывался в привычные рамки и ко­торый в создании являлся отрицательным, надо считать, безусловно подле­жащим осуждению и наказанию, вплоть до исключения. Вот один из при­меров типичных постановлений КК по половому вопросу: коммунисту та­кому-то поставить на вид за некоммунистический проступок, выразивший­ся в половом сожительстве с партийцем такой-то (фамилии опущены)[4, ф.9, оп. 1, д. 72. л. 136].

Довольно либеральное отношение к половым проблемам объяснялось новизной постановки вопроса, поиском своего, принципиально отличного от прежнего, способа ее решения. Играл свою роль и фактор революцион­ной эйфории, когда отрицалось старое, но еще не нашло решение в новом. По мере разработки и внедрения в массовое сознание норм партийной этики, эта проблема постепенно исчезает со страниц печати, все реже упо­минается в выступлениях и по существу становится запретной темой. Все знали, что это есть, что это необходимо, но делали вид, что проблемы не существует, что порождало в конечном итоге лицемерие и ханжество.

В вопросе отношения к религии, в полной мере проявился воинст­вующий атеизм большевизма. Уже говорилось о доведенном до абсурда атеистическом рвении на местах, донельзя искаженных представлениях об обычаях, нравах, традициях и безуспешных попытках новых ревнителей искоренить это «зло» до конца. Не изменилась практически ситуация и во второй половине 20-х годов. По мнению большевиков, здесь не могло быть никаких компромиссов, послаблений. Известны жесткость и нетерпимость Ленина в религиозном вопросе. В статье «Об отношении рабочей партии к религии (1909 г.) он писал: "Мы должны бороться с религией. Это азбука всего материализма, и, следовательно, марксизма»[12, т.17, с. 418]. Этой заповеди он придерживался до конца активной политической деятельности. Эта же линия проводилась неукоснительно и после Ленина. Логика была простой: пьянство, половую распущенность можно изжить, материальные излишки отобрать, в религиозном вопросе требование одно - отказ членов партии, а затем и всего общества от какой бы то ни было связи с каким бы, то ни было религиозным культом. Всякий член партии, не изживший верова­ний, не является вполне и целиком членом партии. Для члена партии, уча­стие в выполнении религиозных обрядов и церемоний (церковные браки, иконы в доме, посещение церкви, крестины, похороны, обрезание у евре­ев), даже не веруя в них, было недопустимым, так как это затрудняло борьбу с религией, и, следовательно, наносило вред интересам борьбы за социализм[10, с. 239]. В принципе в теории не возникал вопрос о том, этично или нет быть религиозным, членство в партии однозначно расценивалось несо­вместимым с религиозностью. Для большевиков вопрос этики состоял не в этом, а в мере наказания за участие в религиозных обрядах. И здесь им все же пришлось пойти на некоторое смягчение, прежде всего в отноше­нии абсолютной недопустимости посещения церкви, венчания, крещения и т.п. Применение этого принципа привело бы к массовым исключениям крестьян из партии. Поэтому ЦКК и вынуждена была учитывать реальное положение деревенских коммунистов, которым без религиозного обряда практически невозможно было жениться и решать множество других про­блем. Вопрос о наказании, по выражению Сольца, в такой ситуации зави­сел от поведения ЦКК, а для этого нужна была «своя цекакиская этика». Все зависело от понимания ситуации членами контрольных комиссий. На местах были различные точки зрения. С одной стороны, борцы за принципы, считавшие, что «с религией надо вести железную борьбу и произво­дить процесс разложения религии, а в отношении религиозных обрядов вести самую ожесточенную линию. Нельзя допускать послабления деревен­ским коммунистам при совершении религиозных обрядов, исключать без­жалостно всех»[6, д. 1881, л. 58-66]. С другой стороны, реалисты, которые понимали всю пагубность жесткого подхода, полагая необходимым «делать различия по религиозным предрассудкам, ибо нельзя темных крестьянских коммуни­стов, не знающих элементарных правил коммунистической этики прирав­нивать к рабочим или служащим, более развитым. Крестьяне поставлены в условия необходимости. Надо крестить ребенка, венчаться и т.п.» [6, д. 1881, л. 58].

Случаи нарушения партийной этики по религиозным мотивам были разнообразны и многочисленны. Вот некоторые типичные случаи. Поста­новление Борисоглебского укома Тамбовской губернии: «Виду того, что тов. Калакин отдался религиозным чувствам, посещает церковь, выполняет все церковные обряды, не соблюдает коммунистической этики - исклю­чить из партии»[6, д. 1554, л. 90]. Это как раз тот случай, когда снисхождения быть не мог­ло. Кирсановский уком рассмотрев материал на членов партии Зотова и Якушева о нарушении коммунистической этики, заключавшееся в том, что Зотов венчался в церкви, а Якушев при этом присутствовал, постановили: «Принимая во внимание политическую невоспитанность Зотова и Якуше­ва, вызвать их в уком на предмет коммунистического внушения»[6, д. 1994, л. 3].

В народе глубоко укоренились религиозные праздники, они стали ча­стью культуры народа. В деревне, да и в городе их отмечали с размахом, не оставались в стороне и члены партии, что вызывало болезненную реакцию со стороны партаппарата, как, например, в случае происшедшем в с. Ли­венки Россошанского округа, где местные партийные и советские работни­ки праздновали пасху с выпивкой, чем вызвали насмешки крестьян: «Ишь, как пасху празднуют, а говорили, что Христа не было и бога нет». Все чле­ны партии были наказаны[14, 1929, № 2, с. 31]. Однако, несмотря на пропаганду, давление, запреты, люди с удивительным упорством продолжали чтить религиозные праздники, вызывая раздражение у партийных органов и попытки, если не отменить некоторые из них, то хотя бы изменить их статус. Предложения на местах на этот счет были различны, вплоть до нелепых и абсурдных, как например, в статье, опубликованной в печатном органе областного комите­та ЦЧО. Статья называлась «Религия в быту коммунистов и комсомоль­цев» и примечательна она тем, что в ней отражена не позиция одного ав­тора, а позиция областного комитета. Статья написана на основе обследо­вания воронежскими безбожниками на рождество квартир коммунистов. Во многих квартирах увидели убранные елки, причем больше всех рожде­ственских елок оказалось у ответственных работников. Все это вызвало праведный гнев, который и исходит от печатных строк. «Наши елочные герои оправдываются ссылкой на то, что Ленин устраивал елки детям и они хотели сделать радость детям. Надо помнить, что всякому овощу свое время и, что было терпимо в начале советской власти, совершенно недо­пустимо на 12 году октябрьской революции. Почему же елкой представлять радость детям обязательно на рождество, когда елка носит характер рели­гиозных обрядов, а почему елок не устраивать в дни октябрьской револю­ции, Парижской коммуны или падения самодержавия. Если так вкусны куличи, почему их не делать не к дням религиозных праздников, и почему их изготовлять такой формы, какой их делают верующие? Разве нельзя просто сделать сдобный хлеб? И зачем красить яйца?»[14, 1929, № 2, с. 31]. Вытравить из соз­нания народа старые праздники и сделать революционные праздники на­циональными, привить обществу привычки господствующего класса, соз­дать новый тон жизни и приучить массы оценивать жизнь по нормам тех, кто является хозяином новой жизни - в этом и заключалась задача партии в данном вопросе и реализовывалась она последовательно, жестко, в ко­нечном итоге безрезультатно.

Нетерпимым считалось для коммуниста самоубийство. Эта проблема обозначилась весьма тревожно с введением новой экономической полити­ки. Особо значительное количество случаев суицида на идейной почве от­мечено в 1921 году. НЭП! Жестоко непонятный, явившейся совсем не с той стороны, откуда можно было хоть что-нибудь подобное ожидать и предвидеть со стороны руководства партии. НЭП вызвал глубокий песси­мизм, ломку идеалов человека, искренне уверовавшего в близость светлого будущего и столкнувшегося вдруг с тем, с чем он боролся в период граж­данской войны, не сумевшего войти, приспособиться к новой жизни. Все это и приводило к самоубийствам среди коммунистов. В 1924 - 1925 гг. по­следовала волна самоубийств среди коммунистов, на порядок превзошед­шая также необычайно возросшую суицидность всего населения. Причем отношение к смерти, погребению приобрело извращенные формы. В 1924 году М.С. Ольминский, «принципиальнейший» большевик, предложил идею отказа от расточительства при похоронах на гробы и венки (за ис­ключением случаев, диктуемых пропагандистской необходимостью) и пол­ной утилизации трупов коммунистов, обязанных отдать себя без остатка строительству нового общества в самом буквальном смысле слова. Воз­главляемое им общество старых большевиков предложение приняло почти единогласно[1, с. 35]. После волны самоубийства в высшем руководстве посчита­ли необходимым высказать свое отрицательное отношение к таким явле­ниям. Все же здесь присутствовала осторожность и можно сказать разум­ность подхода. Каждый случай суицида разбирался индивидуально, так как не было общей причины для всех. Партийным органам на местах предла­галось давать «самое суровое осуждение фактам самоубийства - тогда са­моубийств будет меньше в нашей среде»[11, с. 195]. Необходимостью и очень важ­ной, считалось внимательное отношение к коммунистам, попавшим в трудное положение. Порой, внимательное отношение спасало от само­убийств.

Все жизненные ситуации, в которые попадали члены партии, и кото­рые требовали оценки с точки зрения партийной этики, учесть и квалифи­цировать документально было невозможно. Поэтому многие поступки оценивались местными контрольными комиссиями, исходя из собственных представлений и пользуясь общей методологической установкой о пользе или вредности для партии того или иного поступка. Как разрешить, к примеру, такую тупиковую ситуацию: «Если коммунист едет в Крым за картошкой и видит что без взятки он не может вывести картошку. Дилем­ма: или картошка померзнет, если не дать взятки, или же он дает взятку и довезет картошку. Как он должен поступить? Были случаи, когда за это исключали». Было найдено «соломоново» решение: взятку дать, но потом сообщить в комитет, чтобы наказать взяточника[8, с.181].

В качестве нарушений норм партийной этики признавались, например, случаи, когда коммуни­сты не голосовали за кандидатуры, выставленные ячейкой в состав пред­ставительных органов, грубое обращение с населением (не давал разъясне­ний крестьянам), нетактичное поведение по отношению к квартирной хо­зяйке (ругался нецензурно), дача ложных показаний в защиту своего това­рища, грубость с врачом. Одной коммунистке был объявлен выговор за из­биение мужа. В мае 1928 года был объявлен выговор и снят с работы от­ветственный секретарь Белгородской окружной контрольной комиссии. Он обвинен в нарушении партийной этики, выразившейся в том, что «он сво­им участием в суде, сидя сзади судьи морально давил на суд во время раз­бора дела по обвинению в растрате члена ВКП(б), с которой он имел близкие личные отношения»[4, ф. 9, оп.1, д. 6, л. 2]. Осуждалась излишняя болтливость комму­нистов и склонность к сплетням. «Жены коммунистов посвящаются мужь­ями в курс решений укома, по тому или иному вопросу. Жена коммуниста назавтра сообщает подруге, та другой и т.д. Это рассматривается как нару­шение норм коммунистической этики»[4, д. 905, л. 28].

Несмотря на жесткую реакцию контрольных органов на факты нару­шения норм партийной этики, ситуацию на местах на протяжении 20-х го­дов значительно улучшить не удалось. Обком ЦЧО в июле 1929 года кон­статировал «загнивание и разложение не только отдельных членов партии, но и целых ячеек. Среди партийцев развито пьянство. Кредиты выдавались кулакам, торговцам на лечение. В Россошанском районе только 21 % кре­дитов выданы безлошадным. Среди партийцев сильна теория, что рюмка водки делу не вредит. В результате в ряде организаций пьянством пораже­но большинство коммунистов. Широко распространено бытовое разложе­ние: исполнение религиозных обрядов, половая распущенность, хозяйственное обрастание, связь с чуждым элементом.[6, ф. 855, оп.1, д.162, л. 38-42]. Уровень нравственности коммунистов практически оставался неизменным. Не действовал, при­знанный самым эффективным и действенным методом борьбы за повыше­ние нравственности - прямой контроль за поведением коммунистов. В РКП (б) - ВКП (б) нравственность поддерживалась на минимальном уровне, чтобы не впасть в состояние полной безнравственности. И главная причи­на - отсутствие критики извне. Внутри как не самокритикуйся, политиче­ская или какая другая «целесообразность» заставляла идти на уступки, снижать критерии оценки, замалчивать факты нарушений и т.д. Партии в условиях отсутствия критики извне в виде демократических институтов, было суждено опускать моральную планку все ниже и ниже, хотя открыто декларировалась непримеримость к нарушителям. Единственный выход из этой ситуации - повышение степени ее подконтрольности обществу, на что лидеры РКП (б) - ВКП (б) пойти не могли.

Практика разработки и применения в 20-е годы норм партийной эти­ки показала всю их искусственность и удаленность от реальной жизни. Это в основном была «фантастика», но реальная «фантастика», по которой за­ставляли людей жить. Отбросив многие прежние ценности, заменив крест на звезду, а евангельские истины (мораль, правила отношения человека к человеку) жесткой материалистической теорией, узко-материалистическим политическим реализмом, большевики мало что предложили нового, что воспринималось бы народом сразу и безоговорочно. Налицо было пренеб­режение к наследию предков, культуре прошлого. Внедрялись жесткие конфронтационные стереотипы. Происходила девальвация этических норм, из-за утраты многих контролирующих поведение человека норм. Поставив во главу приоритет цели, заложив в основу партийной этики принцип - этично все то, что служит делу революции, большевики предопределили нечеткость моральных критериев, этика наполнялась узко-материалисти­ческим социально-утилитарным содержанием, а мораль стала отождеств­ляться с партийно-государственной целесообразностью. Становясь нормой общества, они начинают проникать в общественное поведение и сознание, способствуют их деградации. «Любая цивилизация, потерявшая нравствен­ность, духовность или даже просто с ослабленными моральными устоями, обречена на деградацию, на постепенное вырождение и уход с историче­ской сцены»[20, с. 3]. Принцип - цель оправдывает средства, еще раз показал свою ущербность в морально-этическом плане.

Хотя в 20-е годы большевики и отказались от аскетизма, тем не менее, идеал жертвенности присутствовал практически во всех этических нормах. Нормы требовали от коммуниста жертвовать личными интересами, интере­сами семьи во имя революции, партии. Оставались и требования предель­ной скромности в личной жизни, самоограничения. Безусловно, опреде­ленные ограничения для человека необходимы, поскольку он живет в об­ществе, но предъявление гражданам чрезмерных, невыполнимых требова­ний самоограничения во всем предопределяло идеологическую фальшь. Кроме того, практика 20-х годов показала, что часто самоограничения тре­бовали от других, партийные же функционеры разных уровней не особенно рьяно следовали жестким требованиям партийных этических норм. В этом заключалось лицемерие и обман, порождая пессимизм и неверие в спра­ведливость. В этом же проявлялась еще одна сторона формирования тота­литарного режима - утрата человеческим сознанием свойств индивидуаль­ности.

Постоянный рост коррупции, беззакония, наблюдавшийся в 20-е годы, являлся и следствием морального вакуума, возникшего на месте отбро­шенных старых моральных ценностей, которые играли роль сдерживаю­щегося фактора, а также порождались новой системой, насаждавшей но­вые ценности силой государственного принуждения. Время показало, что общество, в котором одна система ценностей, насаждаемая насильственно, занимает монопольное положение, отстраняется от реальности, приводит к его невежественности, ошибкам, пустоте нравственной жизни, нарастанию трудностей морально-нравственного характера.

Большевикам так и не удалось преодолеть внутренний эгоизм человека, в системе жизненных ценностей абсолютной массы членов партии преобладал личный материальный эгоизм, что и предопределяло его повседневное отношение к жизни, оставляя партийные нормы для официальной партийной жизни.

References
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
Link to this article

You can simply select and copy link from below text field.


Other our sites:
Official Website of NOTA BENE / Aurora Group s.r.o.