Reformative Draft Law as a Tool for Developing the Russian Legal Culture of the XIXth Century

Dunaeva Natalya Viktorovna Doctor of Law professor of the Department of the Theory and History of Law and State at National Research University 'Higher School of Economics' (branch in St. Petersburg) 190008, Russia, Saint Petersburg, str. Soyuza Pechatnikov, 16 natdunaeva@yandex.ru

Статья подготовлена при финансовой поддержке

Российского гуманитарного научного фонда,

исследовательский проект № 14-03-00177

"Законопроект в правовой культуре эпохи реформ:

из опыта Российской империи XIX в."

Социо-культурный подход к исследованию права занял прочное место в современном правоведении, позволяя глубже понимать диалектику общего и особенного в правовом развитии человечества, формировать целостное знание о праве как многообразном культурном феномене, взаимодействующем в ценностном, идеологическом, нормативном, регулятивном, организационном и иных аспектах с иными социальными явлениями. Стремление к комплексному изучению правовых систем, правовых культур, правового общения отразило развитие интеграционных процессов в социо-гуманитарном знании. В правоведении указанная тенденция наиболее заметна в общетеоретических работах^[1], проявляется и в историко-правовых сочинениях^[2], и в трудах ученых иных социо-гуманитарных специальностей^[3]. В то же время реформаторский законопроект как явление российской правовой культуры пока предметно не исследовался^[4].

Качественная подготовка законопроекта в значительной мере предопределяет эффективность принятого на его основе закона, общими юридическими критериями качества которого, в свою очередь, выступают (по Е. В. Сырых) нормативность, предполагающая способность нормы права быть регулятором общественных отношений; полнота отражения в содержании закона всех необходимых компонентов регулируемого вида правоотношений, структурных элементов нормы права, а также закрепления действенного механизма реализации нормы; конкретность, т. е. закрепление в законе наиболее характерных признаков регулируемого правоотношения; системность, обеспечивающую внешние и внутренние связи нормы права, закрепляемой законом^[5]. К этому перечню относятся также юридическая правильность ненормативных элементов закона, простота, точность, ясность, краткость (экономичность), логическая правильность, социальная обусловленность и адекватность способа правового регулирования социальной действительности^[6].

Требования к качеству законопроекта многократно возрастают в периоды масштабных социальных реформ, отражающих переходное состояние правовой системы общества, поскольку, по справедливому замечанию В. В. Сорокина, «любые декларированные образцы» ее будущего, провозглашаемые реформаторами, «носят явно идеологический характер; сама же правовая система в переходный период еще весьма далека от этих декларированных образцов», потому «многовариантность и альтернативность перспектив развития общества сохраняются вплоть до последнего этапа переходного периода»^[7]. Тоже самое, но в большем масштабе и с большей глубиной, происходит с правовой культурой, частью которой является правовая система. Правовая культура переходного периода «удерживает» прошлое всеми культурными корнями, архетипами поведения, ценностными установками, но в то же время стремительно наполняется совершенно новыми правовыми запросами, интересами, явлениями, идеями.

В стремлении типизировать процесс транзита общества и его правовой системы от одной исторической эпохи к другой не следует забывать о той роли, которую в нем играют личности, непосредственно причастные к выработке и принятию реформаторских законов. Именно их усилиями правовая инновация обретает конкретную юридическую форму, проходит путь от идеи, замысла, законодательной инициативы, к материализации в тексте законопроекта, его последующем обсуждении, в утверждении и обнародовании закона. Излишне доказывать, как тернист и извилист бывает этот путь. История права содержит немало примеров, когда не принятый к рассмотрению или отклоненный законодателем законопроект содержал именно ту модель социального поведения, которая при положительном результате законодательного процесса могла бы оказаться более перспективной для общества и государства как политико-правовой организации, призванной обеспечивать социальный прогресс. «Сослагательное наклонение» (каким было бы развитие общества, государства, если бы законопроект был принят? какие последствия это имело бы для правовой культуры? и т. д.) при изучении подобных правовых феноменов не только допустимо, но и необходимо, поскольку представляет собой необходимую составляющую исследовательской (например, феноменологической) методологии. Подобный ракурс изучения законопроектов, не ставших законами, расширяет научные представления о национальном историческом опыте правового развития, помогает современному законодателю совершенствовать процесс законотворчества.

В истории отечественного государства и права одной из самых богатых на нереализованные, но весьма качественно подготовленные законопроекты является эпоха Великих реформ 60–70-х годов XIX века. В это время в правотворчестве особенно ярко проявилось взаимодействие традиции и инновации во всем своем триумфе и трагизме относительно результатов законодательной деятельности реформаторов. В качестве показательного примера рассмотрим один из таких законопроектов 1861 г., направленный на формирование в российском аграрном обществе предпосылок перехода к отношениям и институтам общегражданской правовой природы.

К середине XIX в. содержание и структура российской правовой культуры определялись сочетанием двух общественных укладов в экономике – доминировавшего традиционного (аграрного) и зарождающегося нового индустриального; сложной сословно-иерархической дифференциацией общества и ростом внутри всех сословий общественных групп с новыми (внесословными) общественными запросами; авторитарным характером политической системы абсолютной монархии и расширением круга элитных групп, оказывающих влияние на политический процесс; высоким уровнем религиозности многоконфессионального общества при низкой грамотности населения и ростом индивидуализации личности с развитием образования и науки. Можно долго дискутировать о степени зрелости в середине XIX в. предпосылок для трансформации правовой культуры российского общества в новое качественное состояние, но трудно отрицать эволюционный характер их формирования. Эффективность эволюционного типа преобразования общественных отношений заключается в точности выбора законодателем юридической модели реформ, способной обеспечить адекватное содержание и оптимальные темпы инновелизации правовой культуры без потери формирующимся национальным сообществом традиционных ценностей и институтов.

Преимущественно аграрный характер российской экономики, абсолютное преобладание в составе подданных Российского императора сельского населения (80 %) предопределили базовую область развития правовых инноваций – общественные отношения, так или иначе связанные с землей – основным материальным ресурсом общества аграрного типа. Спектр этих отношений включал как вещные, обязательственные, иные гражданско-правовые отношения субъектов сословного права, так и управленческие, фискальные, иные административно-правовые. Землевладелец и землепользователь в правовой системе аграрного общества выступают основными правовыми статусами, а отношения между ними строятся по принципу субординации, а не координации – таким образом сословное право обеспечивает стабильность общества, но до определенного времени. Задача трансформации иерархической правовой связи «землевладелец – землепользователь» в координационные (частноправовые) отношения субъектов права, объединенных общим правовым статусом, решается любым обществом при переходе к индустриальной стадии цивилизации. Роль государственной власти при этом заключается в удержании общества от революционных потрясений, сохранении эволюционного типа модернизации посредством разумного использования традиционных и новых правовых средств.

Крестьянское население в переходную эпоху становится важным социальным ресурсом, обеспечивающим рост городов, индустриализацию, обновление аграрного сектора экономики. В то же время в период модернизации именно в крестьянской среде долгое время сохраняются базовые культурные традиции и ценности, прошедшие испытание временем. Каким образом и какими темпами они будут интегрированы в правовую культуру индустриального общества, в значительной степени предопределяется выбором правовых средств модернизации, проектируемых законодателем-реформатором.

Итак, на рубеже 50–60-х гг. XIX в. базовой областью развития правовых инноваций в российском аграрном обществе являлись земельно-правовые отношения, в первую очередь – отношения собственности на землю. При абсолютной монархии сословное право собственности на землю распределяется между субъектами двух типов – публично-правовым (корона) и частноправовым (помещики и сословные корпорации). Юридическими владельцами земельного имущества короны являлись сам монарх как носитель титула государя (объект прав – государевы имения) и глава Императорского Дома (объект прав – удельные имения), государство как казна (объект прав – казенные или государственные имения), члены Императорской семьи (дворцовые имения, на которые не распространялась свобода распоряжения). До реформы 1861–1866 гг. различия в правовых статусах землевладельцев определяли различия в правовом положении «сельских обывателей» (крестьян), проживавших на этих землях. Согласно переписи населения 1858 г. российское крестьянство, составлявшее около 80 % населения Российской империи, накануне реформы практически поровну разделялось на две части – «свободных сельских обывателей», проживавших на коронных землях (соответственно: государевых, дворцовых, удельных, казенных или государственных крестьян), и несвободных «сельских обывателей», административно и экономически прикрепленных к частным землевладельцам (помещичьи крестьяне).

Разделение крестьянства на указанные группы являлось общеевропейской правовой реалией эпохи Средневековья, и чем более сложной являлась структура прав на землю в той или иной стране, тем большим разнообразием отличалось юридическое положение отдельных групп сельского населения. Если абсолютно бесправные частновладельческие (крепостные) крестьяне в дореформенной России являлись наиболее однородной в юридическом отношении группой, то правовое положение сельского населения коронного сектора отличалось чрезвычайной пестротой (Свод законов предусматривал несколько десятков разновидностей сословного правового статуса «свободных сельских обывателей»)^[8]. В западноевропейских государствах, как правило, процесс регулируемой эмансипации стартовал в коронном секторе аграрного общества, где складывались более благоприятные условия для необходимой юридизации отношений и институтов традиционного общества^[9], но только в России эта трансформация началась в частновладельческом (помещичьем) секторе землевладения (1861) и ее правовая модель была распространена на коронное крестьянство (1863–1866).

Но в коронном секторе российского землевладения, находившемся под управлением двух министерств – государственных имуществ (далее – МГИ) и императорского двора и уделов (далее – МИДв) реформаторский процесс начался в 1858–1860 гг. Наиболее важными его проявлениями стали консолидация различных юридических групп сельского населения, проживавшего на землях российской короны, на основе сословного правового статуса свободных сельских обывателей^[10]; унификация управления земельным имуществом российской короны, переход к созданию государственной системы учета и оценки земельной недвижимости, регистрации прав на землю, рационализации поземельного налогообложения; переход к рациональному землепользованию в широком спектре вещных и обязательственных правоотношений (наследственное или бессрочное пользование выделенным в натуре земельным участком, несословные сервитуты, аренда), а также к регулируемой государством приватизации крестьянами земельной собственности российской короны и надельных земель сельских обществ.

Руководители МГИ (М. Н. Муравьев) и МИДв (В. Ф. Адлерберг) не только не являлись противниками отмены крепостного права, но активно разрабатывали законопроекты реформирования поземельных отношений в российской деревне в направлении, близком позиции одного из основоположников отечественного научного государствоведения и правоведения Б. Н. Чичерина, выступавшего за научно обоснованный выбор правовых средств глобальных социальных преобразований. Реструктуризация дореформенного устройства российского землевладения мыслилась ими как регулируемый государственной властью процесс постепенной индивидуализации крестьян как субъектов вещных и обязательственных прав на земельные участки при помощи развития институтов долгосрочной аренды, пожизненного наследуемого пользования, приватизации казенных и надельных земель. Этот процесс, в свою очередь, должен был размывать сословно-правовые различия между субъектами права и создавать предпосылки формирования общегражданских институтов и общей правосубъектности российских подданных^[11]. Законопроекты, подготовленные в 1858–1861 гг. в результате совместной деятельности двух коронных ведомств, служили главной цели – «образованию среди наших крестьян самостоятельных фермеров»^[12], а потому могут рассматриваться непосредственными предшественниками аграрного законодательства начала ХХ в. («столыпинской реформы»).

Принятие законодательства 19 февраля 1861 г., отразившего общинно-государственную модель модернизации частновладельческого сектора российского аграрного общества, потребовало корректировки правовых основ регулирования земельно-правовых отношений и в коронном секторе российского землевладения. МГИ и МИДв были обязаны изменить мотивацию своих законопроектных работ и подготовить новые проекты, соответствующие главным основаниям крестьянской реформы согласно законодательству 19 февраля 1861 г. Выполняя императорский указ, МГИ–МИДв создали компромиссные законопроекты, позволявшие при сохранении, как того требовало законодательство 19 февраля 1861 г., в коронной деревне традиционных институтов (сельской общины, сословного сельского самоуправления, общинной собственности на землю), существовавших здесь несколько десятилетий, развивать регулируемый переход населения к индивидуальным формам землевладения и землепользования. Законопроекты о применении Положения 19 февраля 1861 г. о вышедших из крепостной зависимости крестьянах к государственным крестьянам (от 17 октября 1861 г.) и законопроект об устройстве крестьян государевых, дворцовых и удельных имений применительно к началам Положения 19 февраля 1861 г. (от 27 октября 1861 г.)^[13] малоизвестны, а редкие ссылки на них содержат, как правило, предвзятые или ошибочные оценки^[14].

Остановимся подробнее на законопроекте от 27 октября 1861 г., который представляется наиболее репрезентативным при сравнении с законодательством 19 февраля 1861 г. в силу особенностей дореформенного правового статуса удельных крестьян как промежуточного между статусом казенных и частновладельческих^[15]. Структура данного проекта выглядела весьма лаконично, но вполне отражала две наиболее существенные группы отношений в реформированной коронной деревне: административно-правовые и земельно-правовые^[16]. Первая часть законопроекта – О сельском устройстве и общем управлении; вторая – О поземельном устройстве крестьян; третья – О приобретении крестьянами в собственность земель, предоставленных в их пользование. Нормативно-правовыми источниками разработки законопроекта помимо Положений 19 февраля 1861 г. стали указы от 5 марта 1861 г., положение Главного комитета об устройстве сельского состояния от 30 июля 1861 г., массив действующих нормативно-правовые актов МГИ и МИДв, в частности, положение от 12 мая 1860 г. о выкупе удельными и государственными крестьянами надельных земель.

Важной предпосылкой системной группировки положений законопроекта стал поиск разработчиком (департаментом уделов МИДв) нормы-дефиниции, определяющей тип удельной собственности на землю. Удельные чиновники за десятилетия дореформенной административной практики усвоили ее двойственную правовую природу, обусловленную феодальным социально-экономическим укладом и правовым статусом собственника (монарха). Они толковали удельную форму собственности на землю как землевладение смешанного типа: государственную (коронную) «в порядке своего управления» и помещичью – «в поземельном и хозяйственном отношениях»^[17]. Модернизация правового статуса крестьян, населяющих эти земли, должна была затронуть как административный, так и поземельный аспекты этого двойственного статуса.

На момент подготовки указанных законопроектов удельные крестьяне по закону являлись носителями сословного правового статуса свободных сельских обывателей, т. е. уже обладали максимально допустимой сословным правом мерой юридической свободы, следующий шаг в эволюции этого статуса был связан с трансформацией сословного права в общегражданское. Авторы законопроекта учитывали реалии, сложившиеся в коронной деревне (имущественную дифференциацию свободных сельских обывателей, различия в правовых интересах их отдельных групп, характер и степень зависимости крестьянина от сельской общины и т. п.,), понимали, что далеко не все крестьяне пожелают и смогут впоследствии стать самостоятельными хозяевами, но проектируемые ими реформы объективно были необходимы как сельскому населению, так и государству в целом.

На период подготовки условий для слияния крестьянского сословия «в одно управление» и «выравнивания» правового положения его многочисленных юридических групп законопроект предусматривал сохранение административной власти короны в лице МИДв. Крестьян удельного управления планировалось «подчинить тому же устройству и управлению», которое проектировалось для государственных крестьян^[18]. В то же время административные функции ведомств существенно изменялись, сокращался дореформенный объем полномочий удельного ведомства в отношении крестьян, установленный ранее Сводом законов и Сводом удельных постановлений. С другой стороны, разработчики законопроекта не могли допустить введение в реформируемой коронной деревне института мировых посредников с тем же объемом полномочий, что был законодательно установлен для помещичьей деревни. Мировым посредникам были оставлены только функции по контролю за общественным (сословным) самоуправлением крестьян, а регулирование поземельных отношений в коронной деревне оставалось в компетенции департамента уделов. Проект содержал перечень разнообразных функций органов удельного управления в губерниях, которые планировалось передать общим губернским органам и мировым учреждениям по крестьянским делам.

Индивидуализация крестьянского землевладения проектировалась как добровольная мера, в то же время проект подтверждал незыблемость гарантий существующего землепользования сельских обывателей (постоянство наделов, соответствие размера оброчной подати количеству и качеству земли, ее оптимальный по сравнению с нормальными оброками, определенными Положениями 19 февраля, размер, и т. д.). Департамент уделов сопротивлялся жесткой «подгонке» размеров надельной земли в удельных селениях под нормы, установленные Местными положениями для бывших крепостных крестьян, считая, что это могло бы существенно понизить уровень доходов коронных крестьян и ухудшить обеспеченность землей особенно при переходе к новым формам землевладения и землепользования.

Следует подчеркнуть, что разработчики законопроекта не намерены были ломать объем и структуру крестьянского землепользования, сложившиеся в дореформенный период, и оставляли коронным крестьянам всю землю, находившуюся в их пользовании. Авторы проекта являлись категорическими противниками как принудительной отрезки крестьянских земель по нормам, установленным законами 19 февраля 1861 г., так и принуждения крестьян к выкупу земли согласно процедурам, принятым для частновладельческой деревни. Положения, допускавшие отрезку крестьянской земли, были внесены в законопроект МИДв только после соответствующего решения Главного комитета по крестьянскому делу, принятого в результате острой дискуссии и утвержденного императором 30 июля 1861 г.^[19] Оставаясь верным своей первоначальной позиции, департамент уделов в ходе дальнейшего обсуждения законопроекта постарался минимизировать возможность отрезки, но в тоже время найти способ рационально объяснить крестьянам логику ее проведения. Для этого за основу были приняты табели поземельного сбора о размере надела, т. е. реальной земельной площади, за которую крестьянин платил поземельный оброк. Отрезке подлежала только не зафиксированная в табелях поземельного сбора часть земли, которая не могла считаться базой для налогообложения. Таким образом, крестьянам разъяснялось, что будет отрезана та земля, за которую он платил арендную плату, а не поземельный сбор (прообраз налога), но при необходимости они могли перезаключить договоры аренды (правда, при быстром росте цен на землю, это стало экономически невозможно для многих крестьянских хозяйств).

Центральное место в законопроекте от 27 октября 1861 г. занимала третья, «выкупная», часть. Сохранив в значительной степени нормативно-правовое содержание Положения о выкупе от 19 февраля 1861 г., разработчики включили в проект ряд новелл, позволявших развивать принципиально иную модель выкупа крестьянами земель сельских обществ, номинально находившихся в собственности российской короны. МГИ и МИДв начали подготовку к этому еще в 1858 г.: проводили сплошное межевание, уточняли кадастровые планы и стоимость земель в целях рационализации налогообложения, в порядке эксперимента практиковали индивидуальный землеотвод и регистрацию субъективных прав на землю, проектировали ипотечный кредит под залог выкупаемого участка, и т. п.).

Выкупной проект для удельных крестьян содержал 3 раздела, 11 глав, 98 статей и приложение^[20]. Его статьи содержали ссылки на Общее Положение о выкупе, Местное положение для губерний Великороссийских, Новороссийских и Белорусских от 19 февраля 1861 г., указ от 5 марта 1861 г., высочайше утвержденные положения Главного комитета об устройстве сельского состояния, а также (в трех случаях) на «соблюдающийся порядок». Шесть статей проекта непосредственно развивали нормы Положений 19 февраля применительно к начавшейся в коронном секторе перестройке поземельных отношений. Это свидетельствует о том, что авторы проекта стремились как можно точнее исполнить императорский указ от 5 марта 1861 г., но соотнести нормы законодательства для бывших помещичьих крестьян с особенностями правового положения удельных и дворцовых крестьян таким образом, чтобы оставить части крестьян-общинников возможность перехода к индивидуальному землевладению или землепользованию. Их позиция по данному вопросу носила компромиссный характер.

Разработчики законопроекта подчеркивали, что их модель выкупа крестьянами полевых угодий «подчиняется меньшим ограничениям против Положений 19 февраля 1861 г.»^[21]. Проект позволял крестьянам выбрать удобный режим землевладения (отдельными домохозяйствами, в составе общины или ее части, индивидуально или составляя товарищества) при заключении договора о выкупе участка надельной земли. Крестьянам гарантировались индивидуальный порядок проведения кадастровых работ, расчет стоимости конкретного земельного участка, а главное, отсутствие принуждения к заключению выкупных сделок всей общиной.

Проект уделял особое внимание нормированию выкупаемых крестьянами земельных участков (паев). Для крестьян коронного сектора землевладения, которым гарантировалось сохранение их землепользования в полном объеме, на первом этапе приватизации было важно установить предельные минимальные размеры земельных участков для выкупа с целью не допустить обвальной пролетаризации крестьянства по причине измельчения земельной площади участков, не способных обеспечивать простое воспроизводство крестьянской семьи, а также развития спекулятивного использования земельных участков, нарушения прав других землепользователей в сельском обществе. Проект формировал рациональные основы индивидуального (семейного, договорно-группового) крестьянского землевладения, не разрушая принудительно общинного землевладения, обеспечивая его естественную эволюцию в новые, более современные формы. Не случайно главные критики законопроекта из числа разработчиков законодательства 19 февраля 1861 г. сразу же оценили его опасность для реализации собственных планов, поскольку «на таких условиях на выкуп земель могут решиться только немногие зажиточные хозяева, которые пожелают выделиться из общинного владения»^[22], что ставило под угрозу всю выкупную операцию.

В 1859–1860 гг. параллельно с законопроектной деятельностью Редакционных комиссий МГИ и МИДв разработали для коронной деревни особый финансовый механизм приватизации надельных земельных участков (коллективной, семейной или индивидуальной – в зависимости от выбора самих крестьян). М. Н. Муравьев, критикуя модель проведения выкупной операции в помещичьей деревне, разработанную Редакционными комиссиями, обращал внимание на то, что капитализация стоимости земельного участка из 6 %, рассчитанных комиссиями, будет обременительна для крестьян (долг казне при этом будет выплачен за 37 лет, но переплата за 12 лет составит 72 % выкупной стоимости земельного участка), и затянувшаяся выплата процентов затруднит процесс индивидуализации и мобилизации земельной собственности внутри самого сельского общества, а значит, и все смежные процессы институционального обновления правовой системы. Он предлагал распространить на всю коронную деревню порядок расчета выкупной суммы, принятый МГИ и МИДв, согласно которому оброк полностью капитализировался за 20 лет при условии выплат по 5 % с выкупной ссуды и его размер исчислялся по доходности конкретного земельного участка, а потому был реальным, и, часто, существенно ниже размеров, установленных Положениями 19 февраля для многих полос и местностей. Рассрочка платежа допускалась не более чем на 20 лет, но с первым обязательным взносом не менее 20% выкупной суммы^[23], что могло заинтересовать только зажиточную часть сельского общества, которые сознательно стремились к индивидуальному землевладению и предпринимательству. Отказ от принуждения крестьян к выкупу земельных участков, пользование которыми им и так гарантировало государство, стал главным отличием выкупного проекта МГИ–МИДв.

Приобретение крестьянами земли в собственность по этому проекту не разрушало территориальную основу сельского сообщества, а способствовало обретению им нового качественного состояния в составе бессословной административно­территориальной единицы – «поземельного» округа (всесословной волости). Как в законодательстве 19 февраля 1861 г. сословная организация бывших помещичьих крестьян в волостные и сельские общества была неразрывно связана с механизмом принудительного формирования общинной (общественной) собственности на землю, так в законопроекте МГИ–МИДв «выкупной план» был органично связан с интеграцией индивидуализированных крестьян-землевладельцев, крестьян-землепользователей, сохранявшейся сельской общины в бессословную территориальную модель местного самоуправления.

При всей умеренности и даже консерватизме содержания рассмотренный законопроект, в отличие от законодательства 19 февраля 1861 г., закрепившего на многие десятилетия сословную и правовую изоляцию российского крестьянства, заключал в себе огромный реформаторский потенциал для правовой культуры в целом. Этот уникальный продукт отечественного правотворчества переходной эпохи был ориентирован на эволюционный тип преобразования российской правовой культуры без потери ее традиционных основ. Разработчики законопроекта предусмотрели в его содержании механизм согласования законных интересов многочисленных субъектов права (отдельных сельских обывателей, сельских обществ, мировых посредников, чиновников, государственных органов, кредитных организаций и т. д.) в интересах всего общества, переживающего сложный переходный период. С юридико-технической точки зрения проект приближается к образцам изложения в юридическом акте правовых предписаний своего времени. В известной степени этот законопроект, равно как и «парный» ему, но более обширный в силу многочисленности государственных крестьян, законопроект от 17 октября 1861 г., мог бы выдержать современную экспертизу на предмет «надлежащего качества».

Указанные законопроекты как потенциальные источники права в случае принятия и утверждения обеспечивали необходимую полноту, конкретность, системность, простоту, точность, ясность правового нормирования общественных отношений. Их содержание отличалось экономичностью, логической правильностью, было социально обусловлено. Адекватность способа правового регулирования социальной действительности, предложенного разработчиками законопроектов о применении законодательства 19 февраля 1861г. к сельскому населению коронного сектора российского землевладения, состоянию правовой культуры и степени готовности российского общества к переменам, свидетельствует о высоком уровне профессиональной правовой культуры авторов законопроектов, и результат их правотворческого труда, не смотря на отклонение проекта на первом этапе законодательной работы, остается примечательным и поучительным явлением российской правовой культуры второй половины XIX в.

You can simply select and copy link from below text field.