Utopian universals in the context of the concept of “information society”

Tuzovskii Ivan Dmitrievich PhD in Cultural Studies Docent, the department of Culturology and Sociology, Chelyabinsk State Institute of Culture 454005, Russia, Chelyabinskaya oblast', g. Chelyabinsk, ul. Tsvillinga, 64k2, kv. 208 idtuzovsky@gmail.com Other publications by this author

Утопические универсалии проекта «Информационное общество»

Актуальность

Концепция «информационного общества» является одной из доминирующих социологических моделей, которая получила повсеместное распространение не только для описания и объяснения социальной реальности, но и для прогнозирования и планирования ее будущего состояния.

Время, когда «информационное общество» было исключительно результатом кабинетного анализа трендов социального и экономического развития прошло. С 2001 г. – с подписания Окинавской хартии Глобального информационного общества ^[15] – эта концепция получает официальное государственное и наднациональное прочтение, агентами ее воплощения в жизнь стали не только государственные институты, но и корпоративные структуры, и общественные организации. Казалось бы, реальность информационного общества налицо. Однако, если отвлечься от технического аспекта существования современного общества, то в информационной социальности возникают определенные сомнения. Иными словами, «Цифровая эпоха» вне всякого сомнения наступила, в то время как информационное общество, с точки зрения государственных и интернациональных программных документов, продолжает оставаться или проектом, реализацию которого мы осуществляем, или прогнозом будущего, к наступлению которого мы готовимся. Но можем ли мы именовать этот проект утопией? И если так, то каким образом утопический характер концепции влияет не столько на наше восприятие ее, сколько на политические, социальные, экономические и, самое главное – культурные практики, связанные с попыткой утопической реализации?

Утопия как форма наивного социального мышления.

Утопия – это форма наивного социального мышления. Какой бы «жанр» или форму представления утопии мы не взяли, она всегда представляет собой застывшее размышление, памятник интеллектуальному поиску. В определенном смысле утопия всегда идеальна, она не есть и не может быть воплощением, только лишь замыслом. Одновременно с поиском утопия является и осмыслением,и критикой существующей социальной реальности. Как форма «наивного мышления» утопия лишена внутренней критики, чрезвычайно архе- и стереотипизирована, претендует на универсальность и всеохватность (глобальность) применимости ее «рецептов».

Как специальный термин и жанровый идентификатор утопия появляется в связи с одноименным произведением Томаса Мора, вышедшим в 1516 г. И до романа Т. Мора известны сочинения, изображающие счастливое или совершенное общественное устройство, однако, как отмечает К.Г. Фрумкин ^[39], трактат Мора становится фундаторским, кристаллизуя форму выражения определенного направления интеллектуального поиска – наилучшего общественного устройства. Поиск социального идеала, возможно, является фроммовской тоской по природе ^{[37; 38]} – в процессе эволюции мы не столько приобрели разум, сколько потеряли определенность инстинктивного поведения ^{[35; 40]}. Поэтому обнаружить истоки феномена утопии как наивной формы социального и политико-философского мышления сложно. Ряд авторов, например, склоняются к мнению о возможности проследить сходство с утопией в мифах о «Золотом веке у Гесиода ^[6], легендах о «далеких землях и легендах о герое-избавителе, что совершенно верно отмечает С. С. Романов ^{[23, с. 8.]}. Т. С. Стяжкина указывает, что утопические образы и идеи обнаруживаются и в «Робинзоне Крузо» Д. Дефо, в современных рекламных роликах и даже на страницах глянцевых журналов развлекательного характера ^{[30, с. 10-11]}.

Исследования различных аспектов утопии активно продолжаются и сегодня – только за 2020 год российский индекс научного цитирования определяет около 200 статей, в названии или ключевых словах которых использован этот термин. Интересны исследования Н.В. Рожковой об утопии как форме социальной рефлексии, в которых утопия определяется как стратегия социальной инженерии ^[22]. Н.В. Рожкова указывает и на мировоззренческую специфичность утопии ^{[21, с. 229]}, что, фактически, является косвенным аргументом в пользу принятой в статье позиции утопии как эпистемологического инструмента, который адаптируется каждой исторической формой мировоззрения под присущие ей задачи, смысловые ориентиры, когнитивные возможности и, наоборот, ограничения.

Мы полагаем, что, с одной стороны, каждой конкретной исторической эпохе соответствует своя частная форма выражения утопического мышления. И «Государство» Платона очевидным образом отличается от сочинения Августина Аврелия «О граде земном», а «Утопия» Т. Мора – от проекта коммунизма К. Маркса. Но если смотреть шире и мыслить не категориями быстро сменяющих друг друга технологических парадигм и экономических систем, а гораздо более медленно развивающихся исторических форм мировоззрения, то мы обнаруживаем значительное сходство между утопиями, родившимися в рамках доминирования одной эпистемологической традиции. Мы полагаем, что это не просто интеллектуальный отбор и последующая миграция из произведения в произведение некоторых характерных черт, но набор утопических универсалий.

Понятие утопической универсалии

Категорию универсалия можно понимать несколькими возможными способами:

1. Как общее понятие

a. термин для простого обозначения множества объектов (человечество – просто название суммы людей, за словом «человечество» не стоит никакой особой и автономно функционирующей сущности).

b. термин для обозначения сложного эмерджентного объекта, который возникает в результате суммирования простых составляющих (человечество – нечто большее, чем просто сумма homo sapiens, это абстрактная, но сущность, которая проявляет себя в мире именно как человечество, а не как сложение векторов интенций всех 7.8 млрд. людей).

2. Как всеприсущий атрибутивный паттерн. Так, Дж. П. Мердок понимал под культурными универсалиями некоторые типовые аспекты жизни общества, которые необходимым образом присутствуют у всех известных культур (хотя и реализуются по разному): практики обеспечения безопасности, социальной коммуникации, кооперации, наказания, размножения, воспитания потомства, передачи знаний и т.д. ^[13]

Под утопическими универсалиями мы будем понимать характерные представления о наилучшем социальном устройстве, указанные напрямую, либо не противоречащие всем произведениям утопического жанра, порожденным определенной исторической формой мировоззрения.

Утопическая универсалия является прагматической производной от культурной, что несколько сужает ее применимость. Мы говорим не просто о типовых аспектах, которые разрабатывают авторы-утописты, а о ситуации, когда эти типовые аспекты разрабатываются (при определенной уровне абстрагирования) идентичным образом.

Концепция информационного общества является в определенном смысле апофеозом научной рациональности и науки как исторической формы мировоззрения. Она синкретически объединяет в себе диагноз современности (идиографическую или наблюдательно-описательную функцию науки), программу развития (аналитическую и практическую функции науки) и прогноз или проект будущего общества (прогностическую функцию). Исходя из этого мы определим хронологические рамки исследования временем утопий, возникших в рамках научной формы мировоззрения.

Черты информационного общества

Концепция информационного общества формируется в определенных социальных и политических обстоятельствах холодной войны многофакторной, в том числе – и идеологической конкуренции между США и СССР. Во многом она выступает альтернативой советскому коммунистическому проекту.

В силу исторических обстоятельств ее отличал синкретизм и конвенционализм, поэтому вычленить единственного автора и наибольшего авторитета невозможно и нам остается лишь суммировать черты информационного общества по наиболее авторитетным работам периода становления и первоначальной разработки «информационной парадигмы», как она именуется сегодня в многочисленных исследованиях. Это время с кон. 1960-х по конец 1990-х гг. (оно обладает внутренним членением, однако для простоты изложения упростим общую картину). В начале 2000-х гг. произойдет глобальная политическая утилизация концепции – в виде Окинавской Хартии Глобального информационного общества ^[15] и программных документов Тунисского ^{[33; 34]} и Женевского ^{[9; 19]} этапов Всемирного саммита по информационному обществу (которые, впрочем, содержательно не противоречат первоначальным идеям).

В рамках настоящей статьи атрибуция информационного общества основана на классических работах Д. Белла, Э. Тоффлера и М. Кастельса, как наиболее известных и распространенных. Если необходим более подробный анализ сигнатурных (феноменальных) и атрибутивных (сущностных) черт информационного общества в работах «классиков» и современных ученых, то мы рекомендуем обратиться к монографии «Утопия-XXI. Глобальный проект “Информационное общество”» (Челябинск, 2014; второе изд. – 2021).

Д. Белл в классической работе «Грядущее постиндустриальное общество: опыт социального прогнозирования» выделяет 5 основных черт прогнозируемой социальной формации ^{[2, с. 17-18, 244, 251, 255, 461-463, 478]}:

1. Переход от производства товаров к производству услуг;

2. Доминирование профессионального и технического класса;

3. Центральное место теоретических знаний как источника нововведений и формулирования политики;

4. Особая роль технологии и технологических оценок;

5. Создание новой «интеллектуальной технологии» принятия решений.

Э. Тоффлер разрабатывает проблему прогнозирования грядущего социального типа в книгах «Шок будущего» ^[32] и «Третья волна» ^[31], однако дает полноценную картину социально-типических атрибутов лишь во второй:

1. Интеграция интеллектуально-коммуникационных технологий, использования новых материалов и результатов генной инженерии на основе диверсифицированной энергетической базы ^{[31, с. 248]};

2. Суперкапиталистическая система производства и распределения благ; (см. гл. 12 и 18);

3. Демассификация масс-медиа и формирование глобальной инфосферы (см. гл. 12);

4. Диверсификация форм социобиологической агрегации; (см. гл. 17);

5. Приобретение информацией статуса главного ресурса политической власти, экономической деятельности и материального производства; ^{[31, с. 543]};

6. Дерутинизация труда; ^{[31, с. 544-545]}

Третьей ключевой работой, заложившей теоретический базис современной политико-прагматической утилизации научной концепции информационного общества, стало исследование М. Кастельса «Информационная эпоха» ^[11]:

1. Информациональный суперкапитализм;

2. Глобальный характер социальных, экономических и политических структур;

3. Инновационный характер технологической парадигмы, которая определяется конвергенцией и синергией компьютерных, коммуникационных и биотехнологий

4. Информация является главным ресурсом;

5. Гибкая сетевая логика функционирования социальных, политических и экономических структур;

6. Бюрократические структуры трансформируются в сетевые структуры всеобщего участия в принятии решений или по крайней мере максимально возможного всеобщего вовлечения в принятие решений.

Эти идеи фиксируются и в иных работах периода становления концепции «Информационного общества», однако в рамках одной статьи невозможно представить сколько-нибудь полный обзор всех даже только классическихтрудов, посвященных этой проблеме, не говоря уже о современных.

Если резюмировать взгляды классиков, то мы получаем следующую систему:

1. Информация и кодифицированное теоретическое знание становятся главным экономическим и политическим ресурсом;

2. Традиционная система управления переживает кризис в силу чего власть перетекает от бюро- к техно- или нетократии ^[1];

3. Труд дерутинизируется, человек максимально освобождается от него в силу технологической революции и развития средств производства;

4. Формируется глобальная инфосфера, включающая все знания человечества и доступная всем и всегда.

5. Институции и структуры капитализма не исчезают, а наоборот «ускоряются», формируются гибкие сетевые экономические субъекты.

Утопические универсалии

За исключением последнего пункта (сетевого/информационального суперкапитализма, да и то с оговорками) все иные атрибуты присутствуют в классических утопиях научной рациональности. Уже в работе Т. Мора ^[14] особо оговаривалось значение науки и знания в жизни утопийцев. В последующих же утопических социальных проектах роль знаний и информации только возрастала. Солярии Кампанеллы ^[10] живут в городе, стены которого покрыты всеми доступными им знаниями. Бенсалемцы Бэкона ^[3] и северамбы Д. Вераса ^[4] не просто агрегируют и кодифицируют доступные знания, но и специально «охотятся» за ними, вплоть до «промышленного шпионажа». Это обеспечивает населению утопий Нового времени невероятные экономические успехи, которые освобождают их от по крайней мере каждодневного тяжелого производительного труда, им заняты лишь рабы (sic!) и те, кто имеют к этому природную склонность. Для остальных – это лишь почетная, кратковременная обязанность, которую они время от времени исполняют. Идея вседоступности знания, сформулированная Т. Кампанеллой в конце концов перерастет в утопии научной рациональности в концепцию «ноосферы» В.И. Вернадского ^[5], которая примет форму буквально религиозно-мистического откровения в работах Т. де Шардена ^[41]

Политическая структура всех нововременных утопий сформирована вокруг парадигмы мудрецов-правителей (технократия Белла или «класс ученых и учителей» Дж. К. Гэлбрейта ^[8]), однако в нее заложены различные формы всеобщего гражданского участия. С одной стороны, им далеко до концепции «электронной демократии» или «Cloud Athens» ^[24], однако эта идея пройдет красной нитью через все утопии эпохи научной рациональности. О ней (в форме классовой диктатуры пролетариата и прекращения классовой борьбы в связи с исчезновением иных классов) будут говорить и К. Маркс и Ф. Энгельс, и постнеомарксисты франкфуртской школы, например Э. Фромм в «Революции надежды» и «Здоровом обществе» ^{[37; 38]}.

Фактически в утопиях, начиная с раннего Нового времени и заканчивая новейшим периодом человеческой истории мы наблюдаем при определенной степени абстракции все черты, которые выделяются в качестве атрибутов информационного общества классиками этой концепции. Даже гибкая сетевая логика экономической организации присутствует уже в работах Мора и Кампанеллы, хотя нельзя отрицать присущее утопиям неприятие частно-собственнического капитализма (которое опять-таки прослеживается через наиболее последовательных критиков – К. Маркса и Ф. Энгельса – к исследователям XX в. – мыслителям Франкфуртской школы, А. Этциони и пр. )

Какие же из перечисленных черт информационного общества в той или иной форме прослеживаются вплоть до произведения Томаса Мора?

Однако это еще не всё, поскольку, пользуясь призмой всей исторической линии развития утопий научной рациональности, возможно обнаружить еще несколько утопических универсалий, присущих концепции информационного общества, но не выделяемых ее классиками в качестве ключевых черт. На самом деле, это не делает их малозначимыми или не сущностными, поскольку между классическими работами и современностью лежит уже от почти 30 до более чем 50 лет дистанции.

Урбанистическая универсалия. И «Утопия» Т. Мора, и «Город солнца» Т. Кампанеллы и большинство последующих произведений обладали четко выраженной геолокационной привязкой. Это произведения о городах или – шире – об антропогенных ландшафтах и их архитектуре. Этот дискурс никогда полностью не уходил ни из утопической мысли, ни из архитектурных или урбанистических исследований, свидетельством чему выступают, например, работы современного российского исследователя Е.А. Орлова ^{[16; 17]} или австралийца С. Маккуайра ^[12]. Основываясь на цифровых вычислительных и коммуникационных технологиях, информационное общество мыслит себя в категориях «архитектуры сетей» и «глобальной инфомагистрали» ^[25], виртуальность изначально мыслится неким глобальным городом в произведениях киберпанка ^{[7; 26]}.

Универсалия виртуальности. «Утопия» Т. Мора изначально обладала вложенной семантической двусмысленностью: английское прочтение апеллирует к 2 различным греческим корням, которые означают «счастливое место» или же «место которого не существует» и даже в письмах к другу автор называл выдуманную страну «Нигдея» ^[18]. В вымышленном несуществующем пространстве существуют и иные утопии, родившиеся в рамках эпистемологической традиции научной рациональности и эта традиция не меняется и сегодня в связи с до сих пор неопределенным онтологическим статусом информационного общества – это концепция, теория или же парадигма, как называют его многие исследователи? Проект или прогноз? Оно уже состоялось, формируется только сейчас или же лишь наступит в будущем? При том, что наступление Цифровой эпохи невозможно отрицать по технологическим соображениям, Информационное общество до сих остается самым значительным виртуальным фантомом социально-философской мысли и реальных политических, экономических и социокультурных практик.

Универсалия антропоцена. Любая утопия, относящаяся к рассматриваемой эпистемологической традиции, отличается интенцией к возможно более полному преобразованию окружающей среды, трансформации природы в культуру, пейзажа – в ландшафт. Подробно анализирует эту проблему К.Г. Фрумкин в упомянутой ранее книге, отмечая до определенной степени экологический нигилизм утопии и ее стремление стать средоточием антропоцена ^[39].

Концепция информационного общества в ее предельном футурологическом понимании претворяется в жизнь лишь в постсингулярном обществе, которое радикально порывает не просто с природой, но с самой физической реальностью. Это доведение идеи искусственного ландшафта ad absurdum – не может быть ничего более антропогенного, чем созданный человеком виртуальный мир, который пророчат футуролог корпорации Blue Origin и писатель-фантаст Нил Стивенсон ^{[27; 28]} или бывший компьютерный журналист, также ставший писателем-фантастом Чарльз Стросс ^[29].

Выводы

Утопия Нового времени формировалась в связи с двумя ключевыми эпистемологическими традициями этого периода – гуманизмом и научной рациональностью. Синкретически сочетая то и другое (а наука Нового времени зачастую дегуманизировала человека), она создала оригинальные модели социального устройства. Сегодня они выглядят наивно, однако труды Т. Мора, Т. Кампанеллы, Ф. Бэкона, Д. Вераса и др. определили или же лишь зафиксировали набор взглядов, который станет сквозным для всей последующей истории развития проектной социально-философской мысли в рамках традиции научной рациональности.

В рамках настоящей статьи мы попытались выделить те ключевые идеи, которые сквозным образом проходят через всю эту историческую линию от «Утопии» Т. Мора до «Третьй волны» Э. Тоффлера и «Информационной эпохи» М. Кастельса, от проектов социальных преобразований эпохи Просвещения до Окинавской хартии и Всемирного саммита по информационному обществу.

Это заставляет задуматься, насколько научно обоснованными и достоверными являются основания величайшего социального проекта, который коллективно реализует человечество. Не является ли он «замком из песка», который воздвигнут вокруг артефактов интеллектуальной традиции полутысячелетней давности и когнитивных искажений?

С нашей точки зрения, из обнаруженной связи атрибуции информационного общества и утопических универсалий эпохи научной рациональности следует два важнейших практических следствия:

Концепция информационного общества нуждается в критической интеллектуальной ревизии и «деутопификации» информационного общества на попперовский манер ^[20], следует рассмотреть возможности перевода ее из плоскости глобального проекта радикальных преобразований в плоскость решения множества частных и конкретных проблем человечества. Утопия информационного общества должна быть не размытым миражом на полутысячелетнем горизонте, а четким образом позитивного будущего, который достигается за счет конкретного и предметного внедрения технологий Цифровой эпохи.

You can simply select and copy link from below text field.