Emilio Betti: from the history of law to the general theory of interpretation

В интеллектуальной биографии Эмилио Бетти (1890–1968), итальянского правоведа и философа, создателя общей герменевтической теории, обращает на себя внимание тот факт, что, несмотря на интерес к философии, питаемый им с ранней юности, непосредственно философские вопросы он начинает разрабатывать уже только в поздний период своего творчества. Первая большая работа, которую можно причислить к философии – «Общая теория интерпретации», была закончена и опубликована им только в 1955 г., когда автору было 65 лет. До этого Бетти занимался юриспруденцией, он написал множество трудов по истории и теории права, которые и по сей день переиздаются. Цель настоящей статьи состоит в том, чтобы проследить путь Бетти от юриспруденции к общей герменевтической теории, а также показать, каким образом юридические исследования определили в дальнейшем направление его философской мысли.

Выбор между философией и юриспруденцией стоял у Бетти еще в пору его молодости, когда, будучи студентом юридического факультета университета Пармы, он почувствовал охлаждение к юридической науке, в то время как интерес к философии в нем все больше возрастал ^{[9, p. 8]}. Уступив уговорам своего отца, он все же сделал выбор в пользу юриспруденции, но в то же время он принял для самого себя решение не ограничиваться узкой сферой юридической специализации, «не двигаться с шорами на глазах», а постараться в своих исследованиях «сохранить связь истории права с общей историей культуры и идей» ^{[9, p.11]}. Намного позднее в «Общей теории интерпретации» его стремление уйти от специализации в рамках какой-то одной дисциплины будет реализовано им в полной мере, распространившись на все гуманитарные науки. Но даже и прежде, внутри юридической сферы Бетти стремится к преодолению междисциплинарных границ. Изучение фундаментальных вопросов современной ему юридической теории в сочетании с систематическими исследованиями в области римского права приводят его к идее о единстве юридического метода в теории и истории права, о необходимости развития историко-юридической герменевтики на основании современной правовой догматики.

Римское право и современная юридическая догматика

Своеобразной вехой, знаменующей переход Бетти-правоведа в статус Бетти-философа, положившей начало построения его главной теории – общей теории интерпретации, – стала его лекция при вступлении в должность (prolusione) 1927 г. на кафедре римского права в Миланском университете, опубликованная затем под названием «Римское право и современная догматика» ^[6]. Противопоставляя свою позицию распространенному в то время среди историков права отношению беспрекословной верности понятиям классического римского права, которые охранялись от любой формы «современного загрязнения», – традиционно римское право рассматривалось в качестве основы для современной правовой догматики и как дающее эффективные критерии современному позитивному праву (о позиции Пьетро де Франчиши и его полемике с Бетти см.: ^{[14, p. 83–89]}; ^{[11, 359–374]}; ^{[17, 92]}) – Бетти выступает с идеей о возможности реконструкции истории права на основании принципов современной юридической догматики. Здесь следует уточнить, что в данном контексте термин «современная догматика» Бетти употреблял в узком смысле ^{[11, 323]}, имея в виду склад современного правового мышления, «юридическую ментальность», свойственную данной эпохе, это «та степень подготовленности, которой располагают юристы нашей эпохи… в знании юридического феномена как такового» ^{[6, 140]}. По его мнению, исследователь применяет и не может не применять к изучаемому историческому феномену понятия, логические схемы и классификации, выработанные современной юридической мыслью. Этот набор средств представляет собой своего рода концептуальную сетку, налагаемую на изучаемый объект, причем исследователь подходит с ней к изучению всякого исторически обусловленного, в том числе и современного, права (о неоднозначных трактовках термина «юридическая догматика» см.: ^{[11, p. 322–326]}; ^{[16, 196–199]}). Догматика, согласно Бетти, – «глаза историка права, позволяющие ему видеть», без нее история «слепа, она превращается в простую эрудицию, лишенную какого-либо актуального интереса» ^{[7, p. 69]}. Если говорить о римском праве, то для Бетти очевидно, что классификации и теоретические схемы современной догматики оказываются здесь несопоставимо более подходящими для более верной его интерпретации, чем догматика самих древних римлян, не имевших в требуемой мере разработанных теоретических конструкций. Современное право в сравнении с правовой догматикой прошлого пользуется более совершенным аппаратом, который вобрал в себя результаты трудов длительной юридической традиции.

Признание в лекции 1927 г. возможности и необходимости применения к истории права современной догматики сыграло существенную роль в дальнейшей научной эволюции Бетти. Прежде всего, лежащий в основе этого метода принцип использования современного познавательного инструментария в сфере истории права открывал перспективу в исследовании более широкого круга исторических объектов; такие перспективы отвечали уже отмеченному стремлению Бетти уйти из изоляции, созданной внутри специальных дисциплин, и открывали путь к будущей общей теории интерпретации. Во-вторых, Бетти выносит в центр своего рассмотрения вопрос об историчности интерпретирующего субъекта, существенно повлиявший на развитие его теории: «Процесс познания, – пишет он, – предполагает две стороны: субъекта и объекта. Сейчас, скажем прямо, речь идет не о том, чтобы не признавать историчности объекта, а о том, чтобы признать историчность субъекта – признать, что мы, современные люди, не можем один махом сразу перескочить через семнадцать столетий юридической традиции и представить себе, что мы в состоянии освободиться от нашей ментальности, которая как раз и сформировалась посредством этой внушительной традиции» ^{[6, p.147]}.

Подчеркиваемая Бетти роль историчности субъекта в историко-правовом исследовании перекликается с идеей Б. Кроче о современности истории – «История жива, хроника мертва, история всегда современна, хроника уходит в прошлое…» ^{[4, c.13]}. И вполне в крочеанском духе Бетти, выходя за рамки истории права, для пояснения своего понимания историчности субъекта приводит пример из сферы истории искусства: при изучении произведения искусства историк, с одной стороны, стремится увидеть его с точки зрения автора, воссоздав внутри себя самого и воспроизведя его генезис и процесс его создания, но в то же время, этот же самый процесс предполагает историчность самого интерпретатора: «выразительная сила (воздействие) произведения искусства… есть не нечто неизменное, находящееся за гранью времени, пространства и индивидуальных обстоятельств, но наоборот, она исторически обусловлена. Обусловлена как интуитивной способностью наблюдателя, так и его специальной подготовленностью» ^{[6, p. 132]}. Однако в отличие от произведений искусства и поэзии, познание которых сводится к индивидуальной интуиции, история права оперирует схемами и классификациями, которые дает ей современная догматика. Позднее, когда Бетти построит план общей теории интерпретации, историчность субъекта будет выделена им в качестве одного из четырех основных методологических принципов под названием канона актуальности понимания.

Философскую оценку идеям, озвученным Бетти в лекции 1927 г., дал Кроче в своей рецензии в одном из номеров журнала «Критика», приветствуя, в отличие от юридического окружения Бетти, близкий ему принцип историчности субъекта. Кроче видел философскую будущность в рассуждениях молодого юриста, и старался поддержать его в направлении развития более широкого взгляда на историю. Он пишет: «Не было бы никакой возможности приблизиться к древнеримскому праву или к древнеримской поэзии…, если бы мы отрешились от нашего собственного современного знания права и поэзии, исповедуя утопию абстрактной объективности в историческом анализе. Бетти отвергает ее и справедливо; он верно говорит, что если объект историчен, то и субъект историчен и принадлежит своему времени. Ясно, что мы занимаемся историей права и римской поэзией не для древних римлян, которые уже мертвы, а для нас – живущих ныне итальянцев или европейцев, и что мы не только привносим туда свои актуальные интересы, но также и свой опыт и мыслительное мастерство, которыми по прошествии веков мы обогатились» ^{[12, p. 290]}. В то же время, если в целом Кроче приветствовал применение Бетти принципа историчности к субъекту, то в отношении «современной догматики», выражающей, казалось бы, эту самую историчность, Кроче указывает на свои сомнения. Он проводит параллель с поэтикой, которую по аналогии с юридической догматикой называет «литературной догматикой»: так же, как и правовая догматика, она изначально имеет дело с производством абстрактных понятий и классификаций, но может служить и практическим целям (например, когда мы критикуем определенное поэтическое направление или рекомендуем другое). По мнению Кроче, эти понятия и классификации – как в поэтике, так и в правовой догматике – никогда не применяются жестко и полностью даже для современного права или поэзии, но могут служить лишь своего рода определенными ориентирами. Перенося их в другую среду (из современности в прошлое) приходится от некоторых из них отказываться, другие – преобразовывать, но также и добавлять новые. И в то же время «эти понятия полезны не только в той своей части, где они оказывают благотворную помощь в изучении античности, но и там, где они позволяют выявить отличительные черты древнего и указывают на необходимость в других дополнительных понятиях» ^{[12, p. 290]}. (Надо заметить, что Бетти и сам подчеркивал, что не имеет в виду применять догматику без разбора и корректировки, что задача интерпретатора выбирать те понятия догматики, которые могут быть применимы к историческому познанию). Кроче приветствовал желание Бетти выйти за границы истории права и применить свой метод к другим областям истории, но в то же время, говоря об исторических текстах и произведениях искусства, он предостерегал его от вмешательства личных фантазий интерпретатора и в конечном счете от опасности герменевтического произвола ^{[12, p. 291]}.

Возвращаясь к развитию идей Бетти, обратим внимание также и на его отношение к объекту интерпретации – в данном случае римскому праву – как к непрерывно изменявшемуся и не завершенному в себе самом. Такое понимание в равной мере распространялось им и на современное право, проявляясь в установке на его социализацию и вытекающем отсюда видении задач юридической герменевтики: наиболее эффективным образом обеспечить соответствие правовых норм изменяющимся обстоятельствам социальной жизни. По мнению Бетти, правовая система представляет собой «организм, находящийся в постоянном движении», это «не то, что есть, а то, что становится (курсив мой. – Ю.Р.) в соответствии с исторически обусловленными социальными обстоятельствами» ^{[10, p. 836]}. Миссия юридической герменевтики, согласно Бетти, состоит в том, чтобы не давать норме оторваться от реальных обстоятельств, становиться им чуждой. Причем чем более общие и абстрактные понятия используются в формулировках законов или других правовых актах, чем в большей степени они ввиду своей абстрактности отдалены от конкретной социальной ситуации, тем очевиднее становится, что они должны быть обновлены – адаптированы и приведены в соответствие с жизнью. В «Общей теории интерпретации» Бетти напишет: «Большое заблуждение верить, что можно обездвижить право, парализовать его динамику посредством принуждения к формализму в применении законов. Закон нуждается в серии операций адаптации и приспособления, интеграции и дополнительного развития,… благодаря которым норма не остается мертвой буквой, а становится живой и действующей в границах правового порядка, коему принадлежит» ^{[10, p. 806]}. При этом Бетти подчеркивает, что невыполнение таких социализирующих операций ведет к постепенному снижению способности закона себя реализовывать.

Категории интерпретации в цивилистике и герменевтические каноны

Поворотным этапом на интеллектуальном пути Бетти можно считать лекцию, которую он прочитал при вступлении в профессорскую должность, в Римском университете в 1948 г. Эта лекция предваряла курс гражданского права (она была опубликована под названием «Категории интерпретации в цивилистике»), но Бетти ведет в ней речь уже не только о юридической герменевтике и не только об истории права, но о принципах, применимых в целом ко всякой интерпретации. Здесь Бетти в кратком виде впервые представил все основные положения своей философской теории и герменевтической методологии, которые затем подробно были изложены им в «Общей теории интерпретации».

В сравнении с миланской лекцией 1927 г. Бетти уточняет свое представление об объекте интерпретации. Если прежде в этом качестве выступали элементы римского права, то теперь Бетти вводит универсальное понятие для обозначения объекта всякой интерпретации – «репрезентативная форма», – которое в дальнейшем станет одним из ключевых в его герменевтике. Этим понятием охватываются все продукты человеческой духовной деятельности, подлежащие интерпретации: «…от живой и подвижной речи до неподвижного документа или застывшего памятника, от письменного свидетельства до условных знаков, цифр и художественных символов, от языка артикулированного, от поэтического или прозаического слова, от языка доказательств – до языка не артикулированного, до образных или музыкальных выражений; от заявлений до поступков, от выражения лица до манеры и стиля поведения» ^{[8, p. 12]}; ^{[10, p. 60]}. Эта форма представляет собой «уникальное соотношение чувственных элементов, пригодных для того, чтобы хранить в себе след того, кто его оставил» ^{[8, p.13]}. Она выполняет роль посредника между субъективностью автора и субъективностью интерпретатора и несет в себе функцию презентации смысла (как эксплицитной, так и имплицитной): через нее к нам обращается другая духовность– отличная от нас, но в то же время родственная нам; через нее и благодаря ей возможно понимание одним человеком другого ^{[13, p. 26–28]}.

Таким образом, понятие репрезентативной формы имеет у Бетти двойную нагрузку: с одной стороны, – это материальный носитель, в котором заключен передаваемый через него смысл, а с другой, – само духовное содержание, смысл «послания». Обе эти стороны, по мнению Бетти, существуют во взаимном единстве: только в данной форме, в уникальном соотношении материальных элементов, слов, знаков, символов и т.п. может существовать данное идеальное содержание, вложенное автором послания. Процесс интерпретации, который Бетти определяет как действие, результатом которого является понимание ^{[8, p. 17]}, направлен на сохранение объективности того смысла, который несет в себе форма, но в то же время понимание этого смысла может осуществляться только через субъективность интерпретатора. Процесс интерпретации так же, как и всякий процесс познания, включает в себя субъекта и объекта, но в случае интерпретации, в отличие от познания в естественных науках, объект интерпретации – объективация духа, и задача субъекта – «воссоздание, повторное конструирование этого духа» ^{[8, p. 18]}. Возможность такого воссоздания Бетти видит, подобно В. Дильтею, Н. Гартману, Б. Кроче, во внутреннем родстве интерпретатора и автора, в объединяющей их общечеловеческой духовности. Однако этот процесс не происходит автоматически, и требуется большая подготовительная работа со стороны интерпретатора, которая позволила бы настроить струны его внутреннего «инструмента», чтобы они зазвучали в унисон с духом, говорящим через объект истолкования.

Диалектика процесса интерпретации раскрывается у Бетти через «антиномическое» взаимодействие между субъектом и объектом: с одной стороны, от интерпретатора требуется объективность в отношении репрезентативной формы, своего рода подчинение ее инаковости, поскольку ее «переосмысление», воспроизведение во внутреннем мире интерпретатора должно быть максимально точным и «верным ее выразительной ценности» ^{[8, p. 19]}. С другой стороны, эта объективность может быть реализована только через субъективность интерпретатора, который может подняться до ее адекватного осмысления ^{[8, p. 19]}, воспроизвести внутри себя как нечто свое собственное, но оно, в то же время должно оставаться в его сознании как нечто другое и инаковое.

Бетти определяет границы применимости «интерпретации»: она не распространяется на природные явления, которые объясняются посредством категории причинности, но также она не имеет отношения к спекулятивным объяснениям, которые строятся на интуиции и логической связности частей внутри системы. Интерпретация, имея дело с продуктами духа, основывается на объективности, которая может быть гарантирована благодаря строгому соблюдению герменевтических канонов. ^{[9, p. 20]}.

Следует заметить, что проблема объективности интерпретации ставилась Бетти с особой остротой. Тот факт, что философ пришел к общей теории интерпретации из юридической герменевтики, сыграл здесь свою роль, ведь в юриспруденции объективность толкования законов имеет принципиальную практическую значимость. Недаром в римской лекции Бетти обращает внимание на тот факт, что вопросы интерпретации наиболее плодотворно разрабатывались прежде всего в теории права (в данном случае, гражданского права): именно здесь «…впервые открыты…герменевтические каноны, которые, будучи выработаны сначала как категории цивилистики, в дальнейшем были признаны подходящими для толкования и в других областях» ^{[8, p. 21]}. Бетти видит в репрезентативной форме, каждый раз уникальной, существующей благодаря собственным внутренним законам «необходимости, целостности, связности и разумности» ^{[8, p. 22]}, основу этой объективности. Будучи объективацией духа, она должна быть понята «согласно тому духу, который был в ней объективирован, согласно той мысли, которая была в ней выражена, но не согласно другому духу и другой мысли и тем более не согласно значению, которое вписывалось бы в какую-то пустую форму…» ^{[8, p. 22]}.

Как раз эта забота об объективности и определила содержание первого канона герменевтики. Бетти отсылает в лекции (а затем и в «Общей теории интерпретации») к истории права, к принципу, изложенному римским юристом Публием Ювентием Цельсом о приоритете «mens dicentis» над «vox dicentis» – мысли над буквой, т.е. к требованию принимать ко вниманию прежде всего не буквальный текст документа, но значение выраженной в нем мысли и его нормативную ценность ^{[8, p. 21]}, а затем – к более позднему изречению этого принципа: «sensus non est inferendus, sed efferendus» («смысл должен не привноситься, а извлекаться») ^{[8, p. 22]}. Бетти предлагает назвать первый канон теории интерпретации каноном герменевтической автономии объекта: «…репрезентативная форма должна пониматься в ее автономии, согласно ее собственному закону формирования, ее внутренней необходимости, согласованности и разумности; она должна, следовательно, оцениваться согласно критерию, имманентному тому запросу, на который произведение должно было отвечать автору в момент его создания, – но не в соответствии с его пригодностью служить той или иной внешней цели…» ^{[8, p. 22]}.

Следующий принцип, который Бетти определяет в качестве второго канона, также касается объекта интерпретации и так же, как и первый, он уходит своими корнями в римское гражданское право. Бетти отсылает в лекции еще к однму изречению Цельса: «incivile est, nisi tota lege perspecta, una aliqua particula eius proposita iudicare vel respondere» («cудить и отвечать в суде, не обозрев всего закона целиком, ссылаясь лишь на какую-то часть его, противно справедливости»); позднее это положение повторяется в принципе герменевтического круга у Шлейермахера. Бетти же дает ему название канона целостности или смысловой связности герменевтического рассмотрения; он требует от интерпретатора «учитывать взаимосвязь между частями, составляющими речь или другие выражения мысли и соотносить их с целым, частью которого они являются: эти взаимосвязь и соотнесение с целым дают возможность достичь взаимного высвечивания смысла между целом и составляющими его элементами» ^{[8, p. 23]}. Любая объективация духа (мысль, произведение и пр.) может рассматриваться как часть некоего большего целого: и в объективном плане – как часть общей культуры, как звено в общей цепи смыслов, объединенных общим жанром, содержанием и т.п., и в субъективном – как часть общего творческого пути автора, где данный творческий или мыслительный акт находится во взаимосвязи с другими, и обнаружение этой взаимосвязи позволяет их «взаимно высвечивать» ^{[8, p. 25]}.

Третий и четвертый каноны, описанные Бетти в римской лекции, в отличие от двух предыдущих, обращены к субъекту интерпретации. Бетти и здесь указывает на их «генеалогию»: он находит их истоки в дигестах Юстиниана, во фрагментах, где речь идет о признании законности применения корректирующей интерпретации нормы, о возможности достраивать нормативную оценку, делая выводы на основании рациональности и логической связности ^{[8, p. 27]}. В общей теории интерпретации Бетти дает третьему канону название канона актуальности понимания: «…интерпретатор призван проходить заново в самом себе путь творческого процесса, возрождать его изнутри и переводить всякий раз в свою собственную актуальность принадлежащие прошлому мысль и жизненный опыт, чтобы ввести их как факт собственного опыта посредством своего рода транспозиции в круг собственной духовной жизни – благодаря тому самому синтезу, который их познает и заново конструирует» ^{[8, p.29]}.

В этом каноне сосредоточено, пожалуй, наибольшее герменевтическое напряжение, и его применение в сочетании с беттианским требованием объективности интерпретации предусматривает одновременное привлечение и всех остальных принципов герменевтики; можно сказать, что в верном применении этого канона заключена в сжатом виде вся методология общей теории интерпретации. Бетти поясняет, что интерпретатор не получает в готовом виде смысл из репрезентативной формы, она не «переливает» в него свое содержание, как если бы это был пассивный и механический процесс. Наоборот, движимый живым интересом, интерпретатор должен активным образом воссоздавать внутри себя этот смысл, подключая собственные восприятие, интуицию, разум, воображение, изобретательность, а также свои знания, жизненный опыт, образование и эрудицию. Как и в миланской лекции, где речь шла об использовании историком права инструментария современной догматики, сейчас Бетти акцентирует внимание на роли субъекта интерпретации и его историчности. При этом, как и в своих последующих философских работах, особенно в очерке «Герменевтика как методология наук о духе» ^[1] 1962 г., Бетти выступает против неправомерной расширительной трактовки канона актуальности понимания, при которой субъективность интерпретатора становится единственным и исчерпывающим инструментом интерпретации. Такой подход неизбежно приводит к искажению в понимании объекта, к извращению заложенного в него смысла, в конечном счете, к утере объективности интерпретации. Он показывает, что избежать такой опасности можно, не позволяя этому канону работать изолированно, а только под контролем всех других канонов, прежде всего канона автономии объекта. Неправомерное применение этого принципа Бетти видел в герменевтике Г.Г. Гадамера, о которой речь пойдет ниже.

Последний, четвертый канон – адекватности понимания, герменевтического соответствия и конгениальности – можно считать продолжением третьего. Исходя из положения о том, что «только дух равного уровня и только дух конгениально настроенный может адекватно понять другой дух» ^{[8, p. 31]}, Бетти дает такую формулировку: интерпретатор должен «настроить свою собственную жизненную актуальность на непосредственную внутреннюю близость и гармонию с воззванием, которое…исходит от объекта, с тем, чтобы они, соединившись в гармонии, зазвучали в унисон» ^{[8, p. 33]} Это не только герменевтическое, но и моральное требование: с одной стороны, от интерпретатора требуется внутренняя открытость и широта духовного горизонта, способность принять в свою актуальность чужое духовное содержание, чуткость, позволяющая ему услышать тональность другой духовности и настроиться на нее, а с другой, – самоотречение, способность отказаться от собственных предрассудков и стереотипов, которые как раз являются препятствием для конгениальности. Иное препятствие Бетти видит в уже упомянутом возможном исходном различии духовных горизонтов автора и интерпретатора: «обладатель мелкой и холодной души не сможет понять великодушия и страсти, а тот, кто наделен близоруким или лакейским умом, не сможет понять по-настоящему великого человека ^{[8, p. 32]}. Это замечание говорит не о принципиальной неспособности отдельных людей к интерпретации, а скорее содержит этический момент – призыв к самосовершенствованию интерпретатора, развитию его эрудиции и душевных свойств, которые открывают путь к пониманию другого духовного мира, запечатленного в изучаемых объектах. Канон конгениальности в особенности применим в исторической и драматической интерпретации: воссоздавая внутренний мир исторической личности или образ героя пьесы, созданный автором, интерпретатор благодаря их конгениальной близости способен воспроизвести его в себе самом.

В римской лекции Бетти впервые дает обзор типов и видов интерпретации, описанию которых он посвятит впоследствии большую часть «Общей теории интерпретации». Ограничиваясь рамками статьи, мы здесь лишь перечислим их, придерживаясь классификации, предложенной итальянским философом (подробнее см.: ^{[5, с. 119–124]}). Виды интерпретации соответствуют тому или иному назначению толкуемого объекта, типы – исполняемой функции. Филологическая, историческая и техническая интерпретации были объединены Бетти в общий тип познающей, или рекогнитивной (recognitiva) интерпретации; ее цель непосредственно направлена на понимании смыла, заложенного в репрезентативной форме. Драматический и музыкальный виды, а также перевод с одного языка на другой он отнес к типу репродуктивной (или репрезентативной) интерпретации, в которой понимание само по себе не является конечной целью, а лишь предварительным этапом и средством, сама же цель – передача смысла, понятого на предварительном (рекогнитивном) этапе, его адресатам – зрителям, слушателям, читателям. Юридический, теологический и этико-педагогический виды были объединены в третий тип – нормативной интерпретации; здесь понимание также является лишь средством для дальнейшей цели – регулирования действий (исполнения правовых, религиозных предписаний, моральных, воспитательных требований).

Эта классификация не просто упорядочивала выявленные Бетти особенности интерпретации, но имела прежде всего методологическое значение: было важно определить алгоритм, в соответствии с которым можно было бы осуществлять интерпретацию, учитывая особенности каждого ее вида для обеспечения максимально объективного результата. Но как раз для создания такого алгоритма эта предварительная классификация оказалась недостаточной, и Бетти добавляет в «Общую теорию» еще и так называемые «моменты» интерпретации: филологический, критический, психологический и технический. В отличие от видов, «моменты» постоянно друг друга сменяют, привлекаемые интерпретатором для работы внутри какого-то определенного вида, отсюда и их название. В их выборе явным образом просматривается влияние на Бетти Шлейермахера, которое наш автор неоднократно подчеркивает.

Ценности и концепция репрезентативной формы

В 1949 году Бетти делает следующий шаг на пути философского обоснования своей герменевтической теории. Он публикует статью «Позиция духа относительно объективности», в которой предлагает философскую аргументацию для обоснования объективности интерпретации. Он посвящает статью теории объективных ценностей, базирующейся на учении о ценностях Николая Гартмана, и встраивает в эту теорию свою концепцию репрезентативной формы. Эта работа затем целиком войдет в текст «Общей теории интерпретации» в качестве введения к ней. Здесь Бетти ставит два вопроса: «Какую роль в процессе интерпретации играет ее субъект по отношению к ее объекту?» ^{[10, p.1]} и более фундаментальный, связанный с ним: «В каком соотношении находятся между собой живой, мыслящий и действующий дух – источник сознания и самосознания – и «идеальная объективность», к которой относятся ценности» ^{[10, p.1]}. Таким образом, Бетти с самого начала вводит читателя в проблематику своей диалектики субъекта и объекта, в несколько в иной перспективе рассматривая антиномию актуальности понимания и автономии объекта.

Ценности, согласно Бетти, принадлежат к миру «идеальной объективности» (у Н. Гартмана – «идеальное в-себе-бытие» ^{[3, c. 198–201]}), «объективности, составляющей предпосылку опыта, то есть комплексу того, что можно, подобно Канту, назвать “условиями его возможности”» ^{[10, p.1]}. В качестве идеальных объектов они существуют независимо и от феноменального мира, и от рассудка субъекта, не являясь порождением ни того, ни другого. Вместе с тем, ценности принадлежат сфере духа, т.к. обладают духовным содержанием (в отличие от формальных категорий рассудка). Для своего перехода в «реальную объективность» (ср.: ^{[3, с. 176]}), они нуждаются в посреднике – субъекте, который обладает способностью «схватывать» их «внутренним взглядом» через ценностное чувство. Такая способность свойственна общечеловеческой структуре сознания, позволяющей субъекту выходить за пределы своего эмпирического «я» и взаимодействовать с идеальными ценностями. В процессе распознавания ценностей – так же, как и в процессе интерпретации, – действует диалектика субъекта и объекта: и субъект, и ценности родственны друг другу они относятся к одному динамическому, постоянно развивающемуся духу, одной истории и культуре, находятся в постоянном взаимодействии, где каждый влияет на другого: «непрерывный процесс, в котором субъект, постепен­но, шаг за шагом открывая ценности, с их помощью формирует и сам себя – свой внутренний мир» ^{[10, p. 22]}.

Если благодаря указанной способности субъекта ценности распознаются и реализуются, то через репрезентативные формы они сохраняются и могут передаваться следующим поколениям. Ценности вкладываются в репрезентативную форму субъектом-автором в качестве их духовного содержания и транслируются через репрезентативную форму для интерпретирующего их субъекта. Процесс интерпретации в отношении ценностей представляется Бетти таким образом: являясь по природе идеальными сущностями, но реализуемые только через субъекта и претерпевающие вследствие этой реализации неизбежные искажения), ценности вновь стремятся перейти в идеальную область мышления и духа. Процесс перехода ценностей из реальной объективности назад в объективность идеальную составляет согласно Бетти, сущность интерпретации.

После «Введения» в «Общую теории интерпретации», которое, как уже говорилось, повторяет статью 1949 г., Бетти будет редко обращаться к концепции ценностей. В основной части книги при рассмотрении концепции репрезентативных форм Бетти будет интересовать не передача ценностей, но смыслов, а распознавание ценностей заменится им на достижение понимания смыла. Тем не менее, проблемы, поставленные в статье, и, соответственно, во «Введении» – проблема объективности интерпретации и роль субъекта в процессе интерпретации – по-прежнему будут оставаться центральными для его дальнейшего философского творчества.

Критика экзистенциальной герменевтики

Последняя работа, о которой имеет смысл упомянуть в рамках настоящей статьи, – очерк 1962 г. «Герменевтика как общая методология наук о духе». Этот небольшой труд был издан Бетти на немецком языке, и только в 1987 г. переведен на итальянский (имеется его перевод и на русский язык ^[1]. Эта работа интересует нас в той мере, в какой в ней вновь заостряется проблема объективности интерпретации. Она написана в полемическом ключе: часть ее посвящена сжатому изложению методологических основ теории интерпретации (в котором легко можно узнать фрагменты из римской лекции 1948 г.), а часть – спору Бетти с представителями экзистенциальной герменевтики – Х.-Г. Гадамеру и Р. Бультману. Отстаивая независимость смысла объекта от субъективности интерпретатора, которая в исторической интерпретации предстает в виде независимости прошлого от настоящего, Бетти в данном очерке заявляет свое несогласие с концепциями «наделения смыслом», «предпонимания», с онтологической трактовкой герменевтического круга, а также с расширительный подходом к процедуре аппликации. Бетти старается показать, что субъективистская установка экзистенциальной герменевтики влечет за собой опасность потери объективности: «опасность получить от опрашиваемых текстов только то, что кажется осмысленным и разумным самому интерпретатору, и упустить чужое, своеобразие другого…» ^{[1, с. 77]}. Мы кратко остановимся на замечаниях Бетти, которые он делает в ходе анализа ряда положений «Истины и метода» Гадамера.

Прежде всего, Бетти не принимает расширительную трактовку Гадамером исторической обусловленности понимания: немецкий философ придал ей статус герменевтического принципа и на его основании сделал вывод о том, что также и предрассудки являются условиями понимания. (Заметим, что для Гадамера слово «предрассудок» (пред-суждение) могло нести в себе как негативный, так и позитивный смысл; он различал истинные и ложные предрассудки, предрассудки партикулярного характера и те, которые дают истинное понимание). При этом сам Бетти, как было отмечено выше, еще при изучении истории права (в лекции 1927 г.) начинал именно с акцентирования историчности субъекта, а затем эта историчность была выведена им в качестве канона интерпретации. Но, тем не менее, Бетти уверен, что его собственная теория благодаря выработанным ею методам способна оградить себя от субъективизма, в отличие от тех концепций, которые он критиковал ^{[18, p. 107–111]}.

Так, рассматривая утверждение Гадамера, что понимание исторического текста предусматривает определенное «перемещение», т.е. «опосредование настоящим», Бетти, с одной стороны, признает, что в процессе интерпретации происходит «перенос смысла из изначальной перспективы автора в субъективность интерпретатора», но, с другой – снова напоминает о сохранности смысла объекта: «Современность пробуждает и стимулирует ноэтический интерес к пониманию, но при переносе subjective stance [субъективная позиция] должна оставаться вне игры» ^{[1, с. 100]}. Бетти убежден, что Гадамер совершает подмену понятий, говоря, что предметом исторического понимания служат не события, а их значимость для настоящего, и делая вывод о том, что предание «обращается к настоящему и должно быть понято в этом опосредовании Прежде и Сегодня…» ^{[1, с. 101]}.

Бетти не принимает распространение Гадамером понятия «аппликация» на историческую и филологическую интерпретации. Гадамер, действительно, берет за образец юридическую герменевтику, к примеру, толкование закона, где неизбежно осуществляется конкретизация его изначального смысла, и переносит этот принцип на всякое понимание: «Юрист… делает именно то, что само собою происходит при всяком понимании» ^{[2, с. 403]}. Получается, что теперь для Гадамера аппликация – это уже не применение или конкретизация закона, как это было в случае юридической герменевтики, она становится самим пониманием, опосредованным настоящим: «…аппликация и есть действительное понимание самого всеобщего, которым является для нас данный текст. Понимание оказывается родом действия (Wirkung) и познает себя в качестве такового» ^{[2, с. 403]}. Бетти в ответ упрекает Гадамера в построении «мнимой аналогии» между юридической и исторической герменевтикой: если сущность самого права определяет его конкретизацию для применения в социальной жизни, то задача исторической интерпретации имеет целью «выявление замкнутого в себе смысла того или иного фрагмента прошлого» и имеет «чисто контемплятивный характер» ^{[1, с. 107–108]}. Но главное обвинение в таком понимании аппликации – в «натиске субъективности», в «стремлении низвести процесс исторического истолкования до Прежде и Сегодня» ^{[1, с. 106]}.

Критика Бетти обращается и на онтологическую трактовку герменевтического круга. Если Шлейермахер в своем методологическом подходе абстрагируется от исторического сознания интерпретатора, который ради решения задач интерпретации должен перенестись в духовный мир автора, то у Гадамера (вслед за Хайдеггером), круг описывает взаимодействие традиции и толкования, где «предвосхищающее движение предпонимания постоянно определяет понимание текста» ^{[1, с. 93]}. У Гадамера понимание текста направляется антиципацией смысла, которая «непрерывно образуется в нашем взаимодействии с преданием <…> мы, понимая, участвуем в свершении предания и тем самым определяем его дальнейшие пути» ^{[1, с. 93]}, «предвосхищением завершенности» – предпосылкой, что понимание возможно лишь в отношении «законченного смыслового единства» ^{[1, с. 93]}. При этом подразумевается, – Бетти это подчеркивает, – что «сказанное текстом есть совершенная истина» (96). Следовательно, по мнению Бетти, интерпретатор в таком случае пытается «захватить монополию на истину» ^{[1, с. 97]}, что вновь приводит к субъективизму, в то время как целью интерпретации должно быть понимание «чужого мнения именно как чужого, даже если в нем обнаруживаются ложные взгляды» ^{[1, с. 97]}.

В заключение заметим, что, несмотря на резкий тон критики в адрес экзистенциальной герменевтики, Бетти помещает в очерке примирительное примечание, в котором поясняет свое отношение к историчности понимания (о возможности сосуществования позиций методологической и онтологической герменевтики [15 p. 38–40]. Вспоминая свою миланскую лекцию, в которой он вывел на первый план роль интерпретирующего субъекта, философ признается, что намеревался совершить коперниканский переворот в подходе к толкованию исторических объектов. «И сегодня, – добавляет он, – я … остаюсь на позициях историчности понимания и… [признаю], что понимание представляет собой задачу, которая изменяется вместе с историческим положением историка и не может иметь окончательного решения» ^{[1, с. 111]} – в этом вопросе он призывает Гадамера и Бультмана видеть в нем единомышленника. «Я не могу согласиться с ними только в одном: их учение о предвзятом понимании и о положительной роли предрассудков ставит под сомнение объективность понимания, а вместе с тем и научный статус результатов истолкования» ^{[1, с. 111]}. Но в знак примирения Бетти добавляет: «…я далек от смехотворной претензии распоряжаться из своего угла и утверждать, что только отсюда и позволительно иметь герменевтические перспективы (ср. Нише, Веселая наука, 374). Напротив: наши различные пути к герменевтике можно рассматривать как две орбиты в безбрежном и необозримом космосе наук о духе» ^{[1, с. 111]}.

***

Мы рассмотрели несколько работ Эмилио Бетти, отражающих развитие его взглядов на пути от юридической герменевтики и истории права к общей теории интерпретации. Идеи, впервые сформулированные Бетти внутри юридической науки, были затем развиты им в философских и общегуманитарных исследованиях. Если в лекции 1927 г. Бетти в качестве центрального поставил вопрос о роли современной юридической догматики в интерпретации истории права, то в лекции 1948 и последующих сочинениях этот принцип преобразовался в общегерменевтический канон актуальности понимания, вокруг которого был достроен основной каркас общей теории интерпретации: были добавлены остальные каноны, составлена классификация типов, видов и моментов интерпретации, описано понятие репрезентативной формы, предложено философское и методологическое обоснование достижимости объективности интерпретации. Историко-правовые исследования и юридическая герменевтика Бетти, несомненно, оказали влияние философские работы Бетти. Юридическая герменевтика перешла в одноименный вид интерпретации, а методы, применяемые первоначально к истории права – в исторический, а затем и в другие виды интерпретации. Вопрос об объективности понимания, насущный для юридической герменевтики, повлиял на все творчество итальянского философа и поднимался Бетти в качестве основного во всех его трудах, посвященных теории интерпретации.

You can simply select and copy link from below text field.